Сожители. Опыт кокетливого детектива - Константин Кропоткин Страница 45

– А он мне говорит: «Автомат». Я думаю, причем тут автомат? Какой автомат? Машинного доения? А он говорит такой: «Ко мне отец приходил. Мне четыре года было, подарил автомат, а я не люблю автоматы».

– Совсем, как я, – пискнул Марк, – У меня человечки были. Я звал их «челдобречками».

– Да, а любил Голенищев кукол, – я заржал, – Достал из жакетика кургузого гребень черепаховый и предложил расчесать тебе пышные твои власа, да спеть хором.

– И поэтому, – продолжила толстуха, меня игнорируя, – это я ему так говорю «И поэтому! Вы должны войти в положение моей подруги. Она ребенка ждет. Ее Верой звать. А друг, паршивец, бросил ее на произвол судьбы. Как это называется? По-английски это называется „плейбой“, а по-нашему „кобель“. Кобель, каких свет не видывал. И теперь моя задача, как у лучшей ее подруги, отыскать его, поганца, чтобы ребеночка признал и платил алименты».

И снова замолчала. По всем правилам сценического искусства.

– Да, надо же совесть иметь, – сказали Сеня с Ваней, – Сунул, вынул и пошел. Это безответственно по отношению к ребенку.

Марк молчал, хотя должен бы тоже воодушевленно вскрикивать. Отец его неизвестен, мать ему рассказывала про летчика, погибшего в небесах – врала, я думаю. Но Марк молчал – только в глазах его мне привиделся странный блеск.

– И тут, – продолжила Манечка, – такое произошло, что я прямо удивилась. Он встает такой плечи расправляет – только косточки хрустя. И говорит: «Да, нельзя подобное оставлять без возмездия!». Фу-ты-ну-ты. Был сморчок-сморчком, а тут….

– Проняла, – удовлетворенно произнес Кирыч.

– Я ему говорю: «Предоставьте мне вашу картотеку. Он работает у вас», – и смотрю опять, в упор, как в налоговой. Он сел, по клаве своей забарабанил, что-то у него там в компьютере вылезло. Спросил фамилию. А я говорю, что подлец-то, может, чужим именем назвался, раз уж такой гад. «Давайте, – говорю, -всех сразу. Только с фотографиями, чтоб можно было различить». Потом поблагодарила, конечно, и пошла. Уже к выходу иду, но вы ж меня знаете, я просто так, не могу, надо какой-нибудь фортель выкинуть.

– Арабеск, – поправил я,

Я видел, как наяву: жирная Манечка в тюлевой балетной юбочке и на пуантах, а партнер ее облезлый в белых лосинах и в грязных светлых тапочках. У них прощальная сцена.

– Уже за дверь взялась, поворачиваюсь к нему и говорю так, одухотворенно: «Спасибо вам, Голенищев! Вы – настоящий мужчина. И совесть у вас есть, и честь! Ради такого дела пошли даже на должностное преступление», – и ушла. Он подскочил, стал дверь дергать, да только не в ту сторону. А меня уж поминай, как звали. Мне даже жарко стало, хотя там, ну, точно, как на полюсе крайнего севера….

– А можно я закурю? – я посмотрел на Кирыча. Обычно я делаю это в квартире тайком, или выхожу на улицу (благо, первый), но сейчас ни один из обычных вариантов не подходил, а курить очень хотелось.

– Можно, – сказал Кирыч, но только проформы ради. Манечка уже залезла в сумку, стоявшую на полу, извлекла пачку сигарет (тонких, особенно тонких в пухлых ее пальцах). Она-то прет, куда хочет, и делает, что хочет.

И закурили. Остальные – некурящие – старательно в сторону задышали.

– Ни дать, ни взять балет «Снусмумрик и мармозетка», – подытожил я, выловив из сизого дыма подходящие слова.

– Ага, годится, – признала Манечка.

Сеня с Ваней захихикали. Кирыч помалкивал, Марк тоже – сожители хорошо знакомы с моим словарным багажом.

Мужчины-тихони похожи на снусмумриков – они закругленные, потертые и немного детские. У них лица постаревших ангелов и яйцевидная белая голова; они любят головные уборы и цветные ботинки-лапти; говорят тихо; и юмор у них тихий, а яд – редкий, но высокой концентрации – они терпеть не могут вертлявых мармозеток, к числу которых, например, относится Марк.

Николаша, ради которого так убивалась толстуха, из рода снусмумриков, и потому, наверное, я и собеседника Манечки воображал примерно таким же выцветшим ангелочком. Да, и другой, безвестный вагоновожатый, который якобы назначен Николаше судьбой, представлялся мне потасканным светлоголовым носителем лаптей.

– Бывает же, и не подумаешь, – дружно подумали вслух Сеня с Ваней.

– Он красивый, ты как думаешь? – спросил Марк.

– Говорю же, сморчок-сморчком, – сказала Манечка.

– Я не про этого, – сказал Марк, – я про другого.

– А вот мы сейчас и посмотрим, – на сей раз баул, тщетно притворяющийся дамской сумочкой, она подняла весь целиком, и поставив себе на колени, выгребла из него кипу бумаг, – Вот они, мои миленькие, все, с именами и фотографиями.

– Грабанула, – сказал Кирыч.

– Мне в твоей истории только одно неясно, – сказал я, – А зачем ты потом к звездочету поперлась?

– А кто мне про судьбу расскажет? Ты что ли? Слушайте, мальчики, Николаша тут как раз песню мне подходящую сочинил, про «ваниль в апреле»….

– В апреле и споешь, – торопливо попросил я, – Пожалей соседку. Она хоть и бодренькая для своих лет, но….

– Это ты зря так сказал, – перебила меня Манечка и, как всегда, поступила по-своему.

И Вирус завыл.