Маленький нью-йоркский ублюдок - М. Дилан Раскин Страница 45

— Алло? — проговорила она сонным голосом.

— Привет, ма.

— Привет, МДР! Слышала, ты сейчас в Чикаго. Что новенького?

Говорить было крайне трудно, боль в горле разошлась не на шутку.

— Местечко — туши свет, — ответил я. — Вот и все новости. Тот еще городок. Отвечаю.

— Что случилось, Майк? Что-то ты не особо разговорчив. Простудился что ли?

— Да, горло дерет. Чувствую себя, как кусок дерьма.

— Ты смотри, осторожнее там, Майк. Может, стоит подумать о возвращении…

— Да прекратишь ты это когда-нибудь или нет? Чикаго мне не подошел, ну и ладно. Завтра же уеду. Сдался мне этот Чикаго. Я позвоню тебе, когда…

Она перебила: «Майк, опять ты за свое — да ты послушай себя! Ты совсем спятил! Да когда же ты, наконец, очнешься? Сколько можно, ты же умный парень, неужели никак не можешь понять? Возвращайся домой, хватит дурить».

— Послушай, — ответил я, — я понимаю, ты в свободу не веришь, не можешь понять, как это так, искать лучшей перспективы, но это не значит, что всякий, кто понимает — уже спятил. Раскрой глаза, ма. Нельзя быть такой косной. Не все выходит, как хотелось. Мир не придет к твоей двери с букетом черных роз и не скажет: «Добрый день, мадам, да пребудете отныне в счастье и покое». Так не бывает, если ты до сих пор в это веришь, отлично — живи в своем Флашинге района Квинз и торчи всю жизнь на своей жалкой бессмысленной работе, позволяй и дальше на себя опорожняться…

— МАЙК! Что ты несешь! Ты совсем сбрендил! Боже, мне тебя искренне жаль! — А потом ее как всегда понесло изображать, будто она обращается к моему умершему отцу, а я этого на дух не переношу. — О, Боже мой, Гарри, пожалуйста, помоги своему сыну, дела совсем плохи. Я не шучу, Гарри, он совсем сошел с ума. Не знаю, что происходит с нашим сыном…

Вот этого я в своей маме просто не перевариваю, и не думайте, будто она говорит подобные вещи невинным бесхитростным тоном, вовсе нет. Она произносит это очень неприятным, гадким голосом. Вы уже имели возможность убедиться, что она королева сцены, но вытворять подобное непотребство, вроде разговоров с моим покойным отцом и заявлений, что я спятил — более чем отвратительно. Лично я считаю, что это она немножко спятила, но вряд ли она это осознает. Я ее, конечно, люблю и все такое, но у нее точно крышняк слетел, хотя она никогда этого не признает. Будет все сваливать на меня. Сумасшедшие никогда не сознаются, что они сумасшедшие. Ну неважно, это ничего не значило, я по-любому еле языком ворочал. Боль в горле сводила меня с ума, так что продолжать разговор, слушая, как мать жалуется на меня отцу, я не собирался. Сдается мне, если бы отец мог ей ответить, он бы посоветовал ей прекратить драматизировать. Вот одна из причин, по которой я не слишком одобрительно отношусь к общению с покойными. Они не могут ответить, во всяком случае, я считаю, что не могут, и посему несправедливо вываливать на них ушаты собственного дерьма.

— Ма, я вешаю трубку. Мне вредно разговаривать, позвоню тебе на следующей неделе или…

— Майк, успокойся, ладно? Послушай, приезжай домой. Будет лучше, если ты вернешься домой, вот увидишь. Я тебе обещаю, все будет хорошо, вот увидишь, только возвращайся.

— Хватит, ма! Хватит гнать, что я сам что-то увижу. Да что я на хрен увижу? И не надо меня уверять, что все будет хорошо. Хоть ты будь оригинальной, черт возьми, скажи мне правду, а? Скажи мне, что все не будет хорошо. Я знаю, что ничего хорошо не будет, меня уже с души воротит, когда все твердят, будто я сам увижу, что все будет в порядке. Ничего не будет в порядке, понятно? Мир не в порядке. Я не в порядке. Все не в порядке.

— Майк, — не унималась она, — не знаю, чего именно ты там ищешь, думаю, ты и сам не в курсе. Почему бы тебе просто не…

— Ладно, ма, мне пора идти, — сказал я и повесил трубку.

К тому времени у меня уже просто огонь шел из пасти, я был слишком болен, чтобы выслушивать ее негатив. От этого разговора мне стало только хуже, злоба и депрессия усилились. Не надо было мне звонить ей в тот вечер. Я совершил тактическую ошибку, а ведь должен был знать наперед, что никто меня не поймет. Все талдычат, что все будет хорошо. Ничего больше они сказать не могут. Даже по телевизору только это и слышно. Кто-то умирает или попал еще в какую жуткую ситуацию, а ему говорят: «Не волнуйся, дорогуша, все будет хорошо, вот увидишь. Я знаю, что у тебя рак желудка в последней стадии и через два часа ты умрешь в страшных мучениях, но все будет хорошо, вот увидишь». Это все, что им приходит в голову. Хотел бы я получать по десять центов каждый раз, как какой-нибудь олух начнет впаривать мне, что все будет хорошо, хотя это откровенная ложь. Жалкая картина. Проявите наконец изобретательность, ради всего святого, и скажите мне, что ничего не будет в порядке. Это все, что я хотел бы услышать. Неужели так сложно?

Впрочем, трубку я, может, и зря бросил, но так было надо. Поскольку горло совсем распоясалось и горело уже не на шутку, у меня родилась чудесная идея пойти и купить попить в автомате. Один как раз стоял рядом с гиблым лифтом. Не совсем понимаю, почему, но перед выходом я разделся. Должно быть, у меня был жар, потому что вплоть до сегодняшнего дня я гадаю о причинах, побудивших меня сделать эту глупость. Так что предоставьте мне и дальше ломать голову над смыслом этой остроумной выходки. Я снял ботинки, толстовку и сменил штаны на бесчеловечно изодранные джинсы. Не спрашивайте, зачем. Я уж совсем было собрался выйти без майки, но, к счастью, передумал и накинул на плечи кожан. Руки в рукава продевать не стал, слишком устал, да и тело ломило. Не сомневаюсь, что выглядел я как настоящий шизоид. Господи, даже обуви на ногах не было. И тем не менее, гордо проковылял по коридору, как побитая псина.

Автомат с напитками на моем этаже оказался грудой старого металлолома, как, впрочем, и все остальное в этом отеле. Это был дешевый доходяга из тех, что можно найти на любой захолустной бензозаправке или в больнице. Неудивительно, что в ту ночь чертова штуковина решила, что работать ей западло. И по непонятным причинам наотрез отказалась принимать мой доллар. Что, мягко говоря, очень меня расстроило. В самый критический момент автоматы всегда отказываются работать. А тогда мне необходимо было выпить чего-то прохладного, просто позарез. Я хотел раздолбить эту чертову хрень на кусочки. Хотел перевернуть ее и сбросить прямо на голову малолетней шпане под окном, но сил не было совсем. Хотелось закричать и выругаться, но я не мог даже этого. Как ни старался, ни одного звука не вылетело из моего рта. Я бухнулся перед автоматом на колени и пристально посмотрел ему в глаза. «Ну, ты, сволочь проклятая, — прошипел я. — Немедленно выполни мое требование, иначе сдохнешь», — но тот и бровью не повел. Я сел на пол, прислонился к стене и уставился на больнично-голубые двери лифта. От этого вида меня начало реально подташнивать. Рядом со мной на тонком, как бумага, ковровом покрытии валялась всякая пакость и тому подобные деликатесы, все это пристало к джинсам и ступням. Я чувствовал себя опущенным, к тому же в полном невменозе.