Грех - Тадеуш Ружевич Страница 45

Я не пью ни водки, ни вина, ни пива. Не люблю. Не люблю быть «поддатым», не люблю напиваться. Не могу захмелеть, чтобы стало весело. Желудок болит, а голова ясная. В этом баре за двадцать лет я был от силы три раза.

— Маленькую светлого, — сказал я. Барменша перелила пиво из большой кружки в небольшую и поставила передо мной. Пиво было тепловатое и противно пахло. — А похолоднее нельзя?

Барменша уже наливала пиво другим клиентам. В ответ на мой вопрос лишь пожала плечами. В зале было еще пусто, только двое солдат сидели в углу. Я взял свою кружку и сел за столик. Почувствовал голод.

— Дайте селедку в сметане и сто грамм беленькой.

Я ел селедку в сметане и, откладывая вилку, думал о том, что человек абсолютно одинок… хотя и это неправда! На прошлой неделе по радио передавали призыв ко всем, у кого есть то ли десерил, то ли декавит, заграничное лекарство для больного ребенка, и немедленно откликнулось много народу — кто-то предложил этот декавит за вознаграждение, кто-то совершенно бесплатно, наняли вертолет, пожарную машину, и лекарство было доставлено вовремя, значит, человек не одинок, хотя, с другой стороны, в газетах писали, что во Вроцлаве на улице несколько часов пролежал мужчина, которому трамваем отрезало ступню, и никто даже внимания не обратил, нет, кажется, это было не во Вроцлаве, а где-то под Варшавой, короче, всяко бывает, иногда просто шквал самопожертвования, а потом периоды равнодушия, у ребенка коклюш, и тут же находятся не только лекарства, но и корабли, вертолеты, реактивные самолеты, лишь бы малыш поправился, а рядом, за стеной, муж десять лет избивает жену, и всем плевать, так и будет, пока он не зарубит свою половину топором или не прибьет табуреткой… все это вместе… наши адвокаты и моралисты сочувствуют приговоренным к высшей мере и требуют отменить смертную казнь, нет чтобы пожалеть убиенных… твердят, что это не по-людски, зачем заставлять преступника мучиться в ожидании исполнения приговора, но ведь его жертва тоже мучилась… видать, их утонченным душам убийца ближе, чем несчастная жертва… сколько невинных детей и женщин загубили совершенно нормальные здоровые подонки… должно быть, я безнадежно устарел, поскольку считаю, что душегуба нужно публично казнить на площади и пусть перед этим посидит в клетке, чтобы люди могли плюнуть ему в лицо… эти наши господа моралисты пишут о чувствах осужденного на смерть убийцы, но равнодушны к страху и агонии безвинной жертвы… интересно, что у них в голове? Я услышал за спиной бормотанье — похоже, кто-то ко мне обратился. Наверное, показалось… хотя нет, не показалось… у стены сидел Оборванец. Улыбался мне. Несмотря на праздничный день, выглядел он, как куча тряпья, выловленная из сточной канавы. Перед ним стояла пустая пивная кружка, на дне слюна… Я отвернулся. Стал рассматривать свою руку, лежавшую на столике. Под ногтями грязь. Достал перочинный ножик и принялся чистить ногти. Потом снова взглянул на Оборванца. Он опять улыбнулся и поманил меня рукой. Ну и ну, я с детства такого не видел. Он несколько раз пошевелил согнутым указательным пальцем, как учитель, подзывающий к себя нашкодившего мальчугана… а что было бы, подумал я, если б сюда явился Иисус Христос?.. Об Иисусе Христе я всегда думал или с жалостью, или с восхищением, он мне представлялся молодым человеком, который боялся смерти, изгонял веревочным бичом торговцев из храма, говорил с блудницей… Иисус Христос нам близок — в отличие от Святой Троицы… ну, это уж совсем высшая математика, никому не нужная, невесть для чего придуманная. Еще в гимназии у меня из-за этого были стычки с законоучителем… Иисус ходил бы теперь по улицам нашего города в костюме в полоску, в немодном пальто, в брюках с манжетами… простой ремесленник, даже не владелец мастерской, подмастерье, читал бы газеты… а может, служил продавцом в обувном магазине или торговал кислой капустой?.. у нас в окрестностях ни реки, ни озера, только канал, куда спускают сточные воды и отходы с фабрики… никаких рыб, все отравлены, никакого хождения по воде, благовоний и алебастровых сосудов… Мариоля, чао… опять я услышал эти звуки… то ли кто-то кашлянул, то ли высморкался, а может, старался выплюнуть застрявшую в горле рыбью кость… Оборванец, видно, ждал, когда я на него посмотрю, так как обрадованно кивнул. Дал мне понять, что я не ошибся, что он ко мне обращается. Я взял свою кружку и подсел к нему. Он еще раз кивнул. Мы сидели молча.

— Еще по одной, — обратился он к проходившей мимо официантке. — Вы приезжий? — спросил.

— Вы же меня знаете, — ответил я.

Он поглядел внимательно. В уголках губ и испещренных красными прожилками глаз — грязные потеки…

— Богом клянусь, впервые вижу… но рискнул пригласить, потому как подумал: свой в доску. И не ошибся.

Возможно, он меня не узнал. Вполне мог не узнать. Я не видел его почти три года. Небось в тюрьме сидел или в каком-нибудь приюте; впрочем, он и раньше не обращал на меня внимания, это я всегда с любопытством к нему присматривался.

— Возвращаетесь откуда-то? В командировку ездили?

— Нет. Навещал дочку, она учится в столице. А вы бывали в Варшаве?

— Не-a, не бывал, но кто-то мне в прошлом году говорил, что ее красиво отстроили. — Оборванец отхлебнул пива. Застенчиво мне улыбнулся.

— Принесите нам по стопочке, — сказал я официантке.

— Как вы красиво выразились — по стопочке, сразу видать, человек культурный, а дочка, с вашего позволения, чему учится?

— Она изучает английскую филологию.

Оборванец присвистнул.

И вдруг будто взгрустнул и утратил интерес к моей персоне. Сидел напротив, отяжелевший, погруженный в свои мысли. О чем он думал? Мне очень захотелось узнать, я даже спросил, но он не ответил. Может быть, вспоминает свою мать, или как жег с мальчишками костер в поле, или как впервые поцеловал девушку… нет, вряд ли… скорее, мечтает, чтобы я угостил его сигаретой. Почему бы и нет, хотя… может, ему сейчас вспомнилось, как на Рождество делятся облаткой, либо он подумал про снег… про бабочек… или про селедку в сметане?

…бежишь себе за бабочкой… по лугу, пахнущему травами и цветами. Я начал ему рассказывать, что моей дочке в глаз и в сердце попали осколки заколдованного зеркала и сердце превратилось в прозрачную ледышку… осколок зеркала попал также в мозг и сердце Гарри, который ломает молодые деревца, переворачивает скамейки в парках, разбивает фонари, рвет с клумбы цветы и меняет подружек… да нет, Гарри тут ни при чем… и Жорж ни при чем. Они просто так забавляются. Устраивают спектакли.

Оборванец не отозвался ни словом. Заказал еще две кружки пива. Сам, не спрашивая моего согласия. Он тут сидел и ждал меня все эти годы, а я шел к нему, чтобы все ему рассказать. Но он меня не понимает. Да и вряд ли слышит. Ну конечно, чепуха это, не ждал он меня здесь, и я к нему не шел. Надо заплатить за четыре пива, три рюмки водки и селедку в сметане. Надо идти домой, помыть руки, побриться и… и…

Генрик встал, подошел к официантке. На Оборванца даже не взглянул. Расплатился и вышел из бара.

— Не спите… — Официантка потрясла Оборванца за плечо, — здесь нельзя… идите спать домой.