Гинекологическая проза - Анна Бялко Страница 45

– Не станешь – не надо, не зови. Но чтоб вы знали, у меня идут схватки, никуда уходить я не собираюсь, выгнать меня вы не имеете права, а если со мной что случится – пойдете под суд!

То ли этот аргумент возымел свое действие, то ли нянька поняла, что Машу не напугаешь, но она молча развернулась и исчезла в глубине коридора, унося бумажки и бормоча в Машин адрес что-то нелестное. Мама ободряюще подмигнула Маше – мол, наша взяла, не тушуйся.

Маша перевела дух и огляделась. Вожделенный приемный покой оказался на поверку темноватым помещением с кафельным нечистым полом и мутно-голубыми крашеными стенами, возле которых стояла пара низких больничных дерматином обтянутых скамеечек. Из него уходил вдаль и сворачивал где-то там за угол совсем уже темный коридор, в самом начале которого была неплотно прикрытая дверь. Из-под нее пробивался яркий, но неестественный люминесцентный свет. Мама, присев, позвала и Машу, но той не сиделось, и она продолжала нервно прохаживаться туда и сюда, хотя ожидание обещало быть долгим.

В подобном неласковом приеме не было ничего необычного – привычная практика московских роддомов, Маша уже сталкивалась с ней во время первых родов (и тогда впечатление было гораздо более ярким). Непонятно, на что рассчитывает в подобных случаях персонал – что женщина передумает рожать? Или что уйдет из выбранного, часто по блату, роддома? Или что, сломавшись, заплатит еще и здесь? Скорее же всего это просто неистребимое желание безнаказанно утвердиться за счет слабого, столь присущее, увы, «нижним чинам», помноженное на естественную усталость ночной смены. Беременная женщина, да еще с начинающимися схватками – где уж тут взять сил на то, чтоб постоять за себя перед нянькой приемного покоя, да и страшно, да и времени жаль, что говорить…

Сколько прошло времени, Маша не знала – было не до того, напряжение не отпускало ее – но вот вдали что-то громыхнуло, послышались шаги и голоса, и из коридора появилась давешняя нянька в сопровождении высокого и худого молодого человека в зеленом халате и шапочке на голове – очевидно, врача.

– Это вы рожать пришли? – приветливо обратился он к Маше, заглядывая одновременно в ее бумажки. – Мария Алексеевна? Тридцать два года, вторые роды, тридцать шесть недель? Пойдемте, я вас посмотрю.

Маша послушно пошла за ним в приоткрытую дверь. По пути она обернулась к няньке, стоявшей чуть поодаль, и не удержалась – скорчила значительную рожу. Нянька сделала вид, что не заметила.

За дверью начинался уже настоящий приемный покой. Белый кафель, несколько коек, покрытых рыжей клеенкой, белые же медицинские шкафчики и столы, два письменных стола с кучей разных папок и бумаг и душ за занавеской. Врач подвел Машу к одной из коек, велел раздеться и лечь. Пока Маша раздевалась, врач внимательно расспрашивал ее, что, собственно, ее беспокоит, почему она считает, что это начинаются роды, и где и как у нее болит. Выслушав Машины жалобы, он покивал головой, подумал, мягко и осторожно помял живот в разных местах, послушал его стетоскопом и сказал, что придется, хоть и не хочется, осмотреть ее изнутри.

– Понимаете, Мария Алексеевна, внутренним осмотром мы можем спровоцировать начало родов, а вам бы еще рановато, надо постараться, подождать хотя бы недельку.

– Я понимаю, доктор, – отвечала Маша, – но мне кажется, не будет тут никакой недельки, у меня уже и кости раздвигались, и пробка отошла.

– Посмотрим, посмотрим, – кивал головой доктор. – Мы очень осторожненько…

Проникновение руки оказалось неожиданно болезненным, Маша непроизвольно дернулась и тут же почувствовала, как под спину потекло что-то теплое.

Врач поднялся. Рука его в перчатке была мокрой и чуть розоватой. Он перехватил Машин испуганный взгляд.

– Не волнуйтесь, Мария Алексеевна, у вас чуть подтекал плодный пузырь, я нашел, где, и попытался зажать отверстие. Ничего страшного, попробуем пока не рожать. Я сейчас заберу вас к нам в родильное, сделаем вам укольчик, ночку полежите у нас, а завтра после обхода, если все будет в порядке, переведем в патологию.

– Я наблюдалась у Татьяны Ивановны, – вспомнила Маша кодовые слова. – Она должна меня к себе взять.

– Что ж вы раньше не сказали? – обрадовался врач. – Она как раз завтра с утра придет, вот и разберетесь. Нина Петровна, – крикнул он няньке, – оформляйте женщину к нам, только без клизмы, будем сохранять. – И вышел из комнаты.

– Там мама, моя мама ждет, – вскинулась Маша. – Надо сказать ей, что меня кладут, пусть едет домой, а то поздно, отсюда ж не выедешь.

– Разберемся, – сурово огрызнулась нянька. – Подождет, мне ей еще одежду твою отдавать, паспорт опять. Приехали ночью, так подождет.

У Маши уже не было сил ругаться и вообще никаких сил не было, хотелось только, чтобы это все скорей кончилось, хоть как-нибудь. В ней уже начался процесс превращения живого человека в обезличенного обитателя больницы – «больного». Удивительно, насколько быстро, попав в больницу, человек теряет черты индивидуальности, начиная с одежды и кончая характером, становится покорным и боязливым, слушая указания медиков как небесные откровения и опасаясь прогневить их хоть чем-то. Забавно, что сами медики, с одной стороны, всячески поощряя такой переход, с другой – презирают больных за эту покорность, относясь с некоторым уважением к тем, кто за броней «дурного характера» исхитряется сохранить черты полноценной личности, хотя «работать» с такими неудобно.

С Машей же еще все только начиналось. Нянька, покопавшись в шкафу, вынула оттуда и бросила ей халат и рубашку. И то, и другое, многократно прошедшее прожарку в стерилизаторе, было бледно-серого цвета и не имело пуговиц. Кое-как натянув эти тряпки, Маша обнаружила кучу дыр, которые, к несчастью, в некоторых местах совпадали, так что в целом вид был малоприличный. О больничной бедности Маша была наслышана и, в общем, больших претензий не имела – кто ее тут видит, кроме врачей, тем уж точно все равно, а завтра она наденет свое, домашнее. Сунув ноги в жуткого вида безразмерные кожаные тапочки, брошенные нянькой, Маша встала, выражая готовность к дальнейшим процедурам.

Нянька, сидевшая за столом, начала задавать Маше разные вопросы, ответы на которые записывала с дикой скоростью в многочисленные графы больничной карты величиной с небольшую простыню. Покончив с этим, она поднялась, взяла в одну руку паспорт, другой сгребла кучку машиной цивильной одежды и направилась к двери.

Маша, сообразив, что та сейчас будет отдавать все это маме, направилась за ней, надеясь через мегерино плечо крикнуть, чтоб мама не волновалась и ехала скорее домой, с ней, с Машей, все в порядке.

Она вполне преуспела. Нянька, правда, рыкнула на нее, загоняя обратно в кабинет, и наотрез, с руганью, отказалась брать у мамы сумку с Машиными больничными вещами: «Не положено своего в родилку, не знаете будто, а еще лезете…», но Маша успела помахать рукой и сказать почти все, что хотела. А сумку, в конце концов, мама завтра передаст.

Вернувшись в приемный, нянька, по инерции продолжая ворчать, достала из очередного шкафчика пробирки и блюдечки и позвала Машу к себе.