Портрет Невидимого - Ханс Плешински Страница 45

Фолькер переделывал роман много раз и, очевидно, работал над ним до последнего. На его письменном столе я обнаружил рукопись, с новыми пометками, раскрытую на первой главе под заголовком «Похороны»: Мир спит; ничего не происходит во время этой ночной поездки на поезде. Много пустых купе; редкие пассажиры вытянулись на полках, никого так просто не разглядишь.

Всё вокруг — знаки. Взгляд, брошенный на картину Огюста Ренуара, становится игрой в вопросы и ответы с самим собой: что произошло, почему мы, в отличие от этого импрессиониста, больше не видим друг друга пребывающими в залитых светом садах? В каком же свете воспринимает себя сегодняшний человек? Вообще ни в каком? Почему телевизионные передачи с прогнозами погоды делаются все более дорогостоящими, а участвующие в них дикторши обретают статус кинозвезды? Или информация о дождях, солнце, атмосферных фронтах — последнее, чем еще можно заинтересовать пресыщенных телезрителей? А сообщения с биржи, действительно ли в них идет речь о денежных приобретениях и потерях, или десятикратно повторяемый на дню индекс «Нового рынка» — лишь самый безопасный эрзац-наркотик для людей, у которых и без того уже все имеется?

Когда мы спорили, Фолькер всегда занимал позицию скептика. Ничего «монументального» в этой его позиции не было. Когда, например, мы входили в ресторан и слышали оглушительную музыку, разговор наш, естественно, вскоре уклонялся в сторону анализа современной цивилизации:

— Люди больше не переносят тишины.

— Это их полное право, соответствующее духу нового времени: они хотят, чтобы их постоянно развлекали.

— Если в акустике тон задает Хулио Иглесиас, невозможно додумать до конца ни одной фразы.

— Фоновая музыка должна просто улучшать настроение. На тебя, Фолькер, она не оказывает такого воздействия?

— В конечном счете, фоновая музыка приучает посетителей к тому, что они боятся тишины, а сами предпринять что-либо против отсутствия звуков не отваживаются.

— Хулио Иглесиас в пиццерии — продолжение традиции придворной застольной музыки.

— Музыка этого испанца ни на секунду не прекращается. А прежде оркестры играли с паузами. Застольная музыка становилась событием, праздничная тональность которого задавалась и перерывами — радостными предвкушениями новых танцев.

Шагая под одним зонтиком, мы миновали магазин Eisen-Jugan и свернули за угол. Я достал сигареты.

— Тебе, Фолькер, надо бы почистить костюм.

— Я не нашел щетку.

Я обмахнул рукой его плечи. Он рассматривал сморщенные груши в витрине.

Я пожаловался:

— Мне бы хотелось иметь постоянное место службы. Быть человеком свободной профессии — значит работать всегда, без перерыва. Сил не хватает. Как отключиться от этого перпетуум мобиле?

— Переключайся на другую работу или на секс, — посоветовал он.

— В нас слишком много духовного.

— А ты бы хотел быть глупым?

— Тоже не идеал.

— Как поживают письма мадам де Помпадур?

— Перевод продвигается. Старушка не упускала случая послать своим корреспондентам отравленную стрелу.

— Не называй ее старушкой! Мадам де Помпадур была одной из самых влиятельных женщин своего времени. Эмансипированная меценатка, с бойцовскими качествами…

В те годы я стал замечать, что все чаще предпочитаю любым соблазнам компанию моего друга. Чем хуже он себя чувствовал, тем привязчивее и заботливее делался я. С самого начала казалось маловероятным, что он, будучи старше почти на двадцать лет, меня переживет. Поэтому тоска по нему иногда просвечивала даже сквозь его присутствие рядом. И если в первые годы (пока я был студентом) именно он оплачивал наши кутежи, то теперь доставить ему радость старался я.

— Закажи себе что-нибудь на десерт, я угощаю.

— Мне нельзя сладкого.

— Тогда выпей еще минералки.

— Хорошо, только без углекислого газа.

— Уверен, ты не пьешь Kohlensдurewasser принципиально — из-за неприязни к политике Коля!

Думаю, состарившиеся любящие супруги, Филемон и Бавкида, с той стороны завесы из гётевских стихов [220]разговаривают примерно так же.

— Завтра дожди.

— Моя машина уже два месяца назад должна была пройти техосмотр. Если полицейский приклеит штрафной талон, меня ждут крупные неприятности.

— Мне нужны новые ботинки.

— Ну так купи — с супинаторами.

— В 1968-м я и без супинаторов обходился.

— Неужели ты тоже бросал булыжники?

— Здесь у нас не Париж — до такого не дошло…

— Дождь уже накрапывает!

— А где твой зонтик?

— Забыл в кафе! Сейчас сбегаю. Постой пока под козырьком.

— В доме напротив был первый театр Фассбиндера, — он показал на два витринных окна, за которыми теперь мигали игральные автоматы. — Возле подъезда останавливался почтовый фургон. На сцене — крики, в зрительном зале — наркотики, перед клозетом — свободная любовь… Каким безжизненным стал сейчас Мюнхен!

— Все-таки встань под козырек, а то промокнешь.

— Связь с тобой суживала мои возможности.

— Так всегда бывает с любовными связями.

— Я приковал себя к человеку, который старше меня, к тому же нездоровому. Если б не ты, я бы с легкостью отправлялся в любую часть света, стал бы настоящим авантюристом.

— Кто тебя удерживал?

— Словно паук в двойных очках, сидел ты в своей паутине, дожидаясь того момента, когда после очередных любовных эскапад, прочих выходок и турбуленций я снова вернусь к тебе — в конечном счете затем, чтобы рассказать о пережитом, облечь его в слова. Ты, Фолькер, вел себя нечестно и очень умно: всегда оставался настороже, готовый принять меня, настроенный на мою волну. Умение слушать составляло важную часть твоей власти. Тот, кому я доверял и кому мог поверить свои тайны, скоро опять обретал в моих глазах гораздо большую значимость, чем человек, в которого я внезапно влюблялся и перед которым нелепо пыжился. Когда я делился с тобой своими переживаниями, касающимися других мужчин, ты всегда был в более выигрышном положении. Я любил Роберта…

— Гомеопата? Из этого бы все равно ничего хорошего не вышло…

— Потом я влюбился в Кристофа, директора филиала какой-то фирмы; он был спортивным, веселым…

— Не я виноват, что твое увлечение продолжалось лишь две недели.

— Своим молчанием, перемежаемым короткими комментариями, ты разрушал мои влюбленности, а может, погубил и настоящую любовь. Ты говорил: «Я случайно увидел твоего директора филиала. Статный мужчина. Правда, немного полноватый». Молодые, красивые, увлеченные мною мужчины — служащие, спортсмены, гомеопаты — все они не имели никакого шанса победить тебя, Фолькер…