Террор любовью - Виктория Токарева Страница 45

Явились Татьяна с Ленкой. Ленка подошла к девочкам. Теперь их было не двое, а трое – полный комплект. Девочки смотрели на летающие качели и переживали каждая свое: Ленка – радость за других, Юлька – зависть, Наташка – легкое злорадство: тем, кто был сейчас на качелях, оставалось только полторы минуты. Им оставалось меньше, чем половина. А у нее, у Наташки, все было впереди. У нее было впереди целое счастье плюс ожидание счастья, что само по себе тоже очень ценно.

– А нам билеты? – спохватилась Татьяна.

Я сообразила, что мы не взяли себе билеты.

– Не успеем, – поняла я.

Дети обернулись. Они смотрели испытанно и настороженно, как зверьки, заслышавшие чужие шаги. Заставлять их ждать снова было немыслимо. Мы просто могли сорвать их надежду. На качели они попали бы сломленными, и радость уже не достала бы их через эту сломленность.

– Успеем, – сказала Татьяна и провалилась сквозь землю.

Дети вывернули головы и стояли так до тех пор, пока Татьяна не возникла на прежнем месте.

Тетка тем временем нажала кнопку. Столб перестал крутиться, и летающие качели вернулись на круги своя.

Девочки напряглись, как перед стартом на первенство Европы.

Потом в какую-то секунду мы все оказались в калитке, а в следующую секунду – на круглой деревянной площадке.

Наташка, Юлька и Ленка метнулись в одну сторону. Наташка первая взгромоздилась на скамеечку. Между Юлькой и Ленкой произошла страстная кратковременная борьба за место возле Наташки. Юлька удачным приемом отпихнула Ленку и села сразу за Наташкой.

Незнакомый мальчик в синей беретке отпихнул Ленку и сел следом за Юлькой.

Вокруг шустро рассаживались дети и взрослые.

– Лена! – крикнула Татьяна. – Иди сюда!

Ленка не двигалась. Она стояла с лицом, приготовленным к плачу.

– Леночка! – Татьяна хотела переключить ее внимание на действие или хотя бы на видимость действия. – Беги скорей! А то тебе места не останется…

Татьяна подбежала к дочери и потащила ее на другую половину круга.

Ленка зарыдала.

– Ну какая тебе разница, где сидеть? – спросила Татьяна, как бы снимая этим вопросом всю несправедливость.

– Д… да, а почему опять я? П… почему все время я?

Ленка иногда легко заикалась, но когда она волновалась – это проявлялось сильнее. Татьяна посмотрела на свою дочь, обиженную людьми и, как ей показалось, Богом, и ее лицо сделалось проникновенно грустным. Она прижала Ленкину теплую голову к своей щеке. Ей тоже хотелось плакать. Я видела, как подтаяли у нее глаза, определились морщинки и в молодом ее лице проглянули черты будущей старухи.

Юлька и Наташка выглядывали воровато, как мыши. Они были вполне счастливы и тем несимпатичны.

Ленкино страдание все же достало их и легло на душу легким угрызением совести, смешанным с эгоистическим удовлетворением.

– Мам! – Наташка помахала из-за цепи кургузой ручкой.

– Сиди! – резко ответила я, хотя Наташка была абсолютно ни в чем не виновата. Просто некрасиво быть благополучной, когда другие страдают.

Татьяна усадила Ленку на свободную скамеечку и пристегнула перед ней ремешок.

Тетка удостоверилась, что все в порядке на вверенном ей участке, и нажала единственную кнопку на своем пульте управления.

Круглый диск начал медленно вращаться. Предметы медленно поплыли в стороны и вниз.

– Леночка! – крикнула Татьяна. Это значило: «Леночка, посмотри, как хорошо, а будет еще лучше!»

Ленка сидела с окаменевшим профилем и не повернула головы. Это значило: «Мне плохо и никогда не будет хорошо. И я вас не прощу, как бы вы передо мной ни старались. Я всю жизнь буду мстить вам своей печалью».

Принципиально грустная Ленка проплыла и исчезла.

Я полетела в небо. Сердце толчками переместилось в пятки.

Потом я полетела к земле, и сердце медленно, туго подплыло к горлу. Я не чувствовала напряжения цепей, и мне казалось – падению не будет конца. Но вот цепи натянулись, я поняла: не выдержат. Сейчас рухну и взорвусь – и через боль перейду в другое существование. Но в этот момент меня понесло в облака. Снова не было натяжения цепей, и казалось – вознесению не будет конца.

Из ниоткуда, как во сне, на меня наплывает моя дочь – смуглая и яркая, как земляничка. Она беззвучно хохочет. Ее дивные волосы текут по ветру.

Вот мои молодые родители: папа в военной форме, мама в крепдешиновом платье, синем в белый горох.

Мама наклоняется к папе и показывает на меня:

– Это твоя дочь. А ты не хотел…

Вот мой нерожденный сын.

Я волнуюсь, что он выпадет из качелей. Мне хочется на лету выхватить его и прижать к себе. Но он проносится мимо, и я не успеваю рассмотреть его лицо.

А вот, стоя ногами на качелях, раскинув руки, как распятие, летит мой любимый. Он не хуторянин. Нет. Он бродяжка. Он никогда не бросит, но и себе не возьмет. Он разобьет на мелкие кусочки, а осколки положит в карман.

Он летит, как таран. Я едва успеваю увернуться.

– Не улетай! – кричит он мне.

– Я больше не люблю тебя! – кричу я, и мне становится легче. Так легко, что я не чувствую своего тела.

Я пою. Но пою не напряжением горла. Просто песня вместо меня. Я свободна от прошлого. Я готова к новой любви. Как зовут тебя, моя новая любовь?

* * *

…Четыре минуты окончились.

Мы отстегнули ремешки и сошли на деревянный диск. Потом прошли сквозь железную калиточку. Спустились на землю.

Очередь не увеличилась и не стала меньше. Осталась такой же, как была. И выражение лиц было прежним. Видимо, все, кто становился причастным к ожиданию, надевали это выражение, как надевают тапки при входе в музей.

– Чем кормить? – спросила себя Татьяна. Она была уже дома.

Обед у меня был. Меня мучили другие проблемы. И мой побродяжка уже шел по моей душе, выбирая осколки покрупнее, чтобы наступить на них своей интеллигентной пяткой.

Юлька, Ленка и Наташка стояли рядом. Переживали каждая свое: Юлька была бледная, почти зеленая. Ее мутило от перепадов, и она испытывала общее отвращение к жизни.

Ленка смотрела перед собой в одну точку, и отсвет пережитого восторга лежал на ее лице.

Наташка уже забыла о летающих качелях. Ей хотелось на «чертово колесо». Она сложила руки, стала неуверенно торговаться, не веря в успех.

Жизнь представлялась ей сплошной сменой праздников.