Есть, молиться, любить - Элизабет Гилберт Страница 45

Когда мне было девять и вот-вот должно было исполнитьсядесять, я пережила настоящий метафизический кризис. Возможно, вам покажется,что рановато для такого, но я всегда была смышленой не по годам. Дело былолетом, между четвертым и пятым классом. В июле мне исполнялось десять лет, иэтот переход от девяти к десяти — от однозначной цифры к двузначной — вызвалпотрясение и приступ экзистенциальной паники, что обычно случается с теми, комудолжно стукнуть пятьдесят. Помню, я размышляла о том, как быстро жизнь летитмимо. Казалось, лишь вчера я была в детском саду — и вот мне скоро десять. Неуспеешь оглянуться — как станешь подростком, потом взрослым, пенсионером, а тами покойником. Остальные тоже стареют с головокружительной быстротой. И все скороумрут. Мои родители умрут. Друзья умрут. Кошка тоже умрет. Моя старшая сестрауже почти в старших классах, а кажется, всего секунду тому назад я провожала еев первый класс в гольфиках — и вот она уже заканчивает школу! Совершенноочевидно, что и она скоро умрет. Так в чем же смысл?

Самое странное, что не случилось ничего такого, что могло быспровоцировать этот кризис. Я не знала, что такое смерть друга илиродственника, и потому не могла ощутить конечность всего сущего; не читала осмерти в книжках и не видела ее по телевизору или где еще; да что там — я даже«Паутину Шарлотты» прочесть не успела. Тот страх, охвативший меня в десять лет,был не чем иным, как спонтанным и мощным осознанием неизбежности смерти, а вотсутствие какого-либо религиозного воспитания это оказалось выше моих сил. Внашей семье исповедовали протестантизм, но без особого рвения. Молитву мычитали лишь перед рождественским ужином да в День благодарения, в церковьходили когда придется. Воскресное утро папа предпочитал проводить дома, а егорелигиозной практикой было садоводство. Я пела в церковном хоре, но лишьпотому, что любила петь; сестра играла ангела в рождественских постановках; амать использовала церковь как штаб для организации благотворительныхмероприятий и добровольной помощи нашему району. И даже в церкви мало ктоговорил о Боге. Как-никак мы жили в Новой Англии, а слово «Бог» повергает янкив дрожь.

Меня переполняло чувство беспомощности. Больше всего мнехотелось остановить Вселенную, нажав на большой стоп-кран вроде тех, что явидела в метро, когда мы с классом ездили в Нью-Йорк Устроить тайм-аут,крикнуть: «СТОП!» — чтобы можно было спокойно поразмыслить. Наверное, именноэто желание — чтобы весь мир остановился, а я тем временем взяла себя вруки, — и было началом того, что мой дорогой друг Ричард называет«стремлением держать все под контролем». Естественно, все мои раздумья ипереживания были напрасны. Чем больше я размышляла над течением времени, тембыстрее оно летело, и в результате то лето промелькнуло так быстро, что у меняразболелась голова, а в конце каждого дня я только и могла что подумать: «Нувот, еще один» — и расплакаться.

Мой бывший одноклассник работает с умственно отсталыми. Онрассказывал, что его пациенты-аутисты с душераздирающей ясностью осознаюттечение времени, будто у них отсутствует ментальный фильтр, позволяющий всемостальным иногда забывать о человеческой смертности и просто жить в своеудовольствие. Один из пациентов Роба каждый день спрашивает его, какое сегоднячисло, а в конце дня говорит: «Роб, а когда опять наступит четвертое февраля?»И прежде чем Роб успевает ответить, печально качает головой и отвечает самсебе: «Знаю, знаю… только в следующем году, да?»

Мне очень хорошо знакомо это чувство. Грустное желаниепродлить очередное четвертое февраля. Эта грусть — одно из величайших испытанийдля человека. Насколько мы знаем, мы — единственный вид на планете, наделенныйэтим даром (или проклятием?) — осознавать неизбежность своей смерти. Всепогибнет рано или поздно; лишь нам повезло, ведь мы не забываем об этом ни надень. Как уложить это в голове? Когда мне было девять, при мысли об этом ямогла лишь плакать. Позже, с годами, способность остро чувствоватьскоротечность времени научила меня существовать в максимальном темпе. Если срокнашего пребывания на земле так краток, надо приложить все усилия, чтобы житьпрямо сейчас. Поэтому я так много путешествовала, влюблялась, делала карьеру,ела тонны пасты… У сестры есть подруга, которая думает, что младших сестер уКэтрин две, а то и три, потому что то и дело слышит сестра ездила в Африку,сестра работает на ранчо в Вайоминге, барменшей в Нью-Йорке, пишет книгу,выходит замуж — неужто все это один и тот же человек? И правда, если бы можнобыло разделиться на несколько Лиз Гилберт, я бы охотно так и сделала — чтобы неупустить в жизни ни минуты. Да что я говорю? Я и была несколькими Лиз, и в однупрекрасную ночь, когда им должно было исполниться тридцать, все ониодновременно устали от жизни и упали на колени в ванной на полу в загородномдоме.

Надо заметить, я прекрасно понимаю, что не все переживаютподобный метафизический кризис. Кого-то мысль о смерти повергает в панику, акто-то реагирует спокойнее. В мире немало апатичных людей, но немало и тех, ктоспособен с достоинством принять особенности устройства Вселенной, когодействительно не беспокоят ее парадоксы и несправедливость. Бабушка одной моейподруги говорила: «В мире нет такой проблемы, которую невозможно было бы решитьс помощью горячей ванны, стакана виски и чтения Псалтыря». Для кого-то этоутверждение истинно. Кому-то требуются более радикальные меры.

А теперь я все-таки скажу пару слов о своем друге,ирландском фермере. Казалось бы, таких людей меньше всего ожидаешь встретить виндийском ашраме. Но Шон — один из тех, кто, как и я, с рождения испытывалнепреодолимое желание, безумную и неослабевающую необходимость разобраться взаконах Вселенной. Не найдя ответов на свои вопросы в маленьком местном приходев графстве Корк, в восьмидесятых Шон отправился в Индию, стремясь обрести внутреннееспокойствие посредством практики йоги. Несколько лет спустя он вернулся домой,в Ирландию, на свою молочную ферму. И вот он сел за стол в старом каменном домеи стал рассказывать отцу, старому фермеру и человеку немногословному, о своихдуховных открытиях на экзотическом Востоке. Отец отстранение слушал, глядя наогонь в очаге, и курил трубку. Он не произнес ни слова до тех пор, пока Шон несказал: