Театр Шаббата - Филип Рот Страница 45

Почему одна женщина, глотая это самое, безумно тебя любит, а другая люто ненавидит, стоит тебе даже предложить ей такое? Почему женщина, которая с жадностью глотает, это ваша умершая любовница, а та, которая не подпускает, так что вы проливаетесь в пустоту, это ваша здравствующая жена? Это всем так везет или только мне? А как было у Кеннеди? У Варбургов? У сестер Делейни? Мои сорокасемилетние игры с женщинами, которые я ныне официально объявляю закрытыми… Тем не менее, огромный шар Росиного зада возбуждал его любопытство не меньше, чем ее беременный живот. Когда она наклонилась, чтобы открыть один из ящиков письменного стола в комнате хозяина, он вспомнил свою инициацию в Гаване, классический старый бордель, где входишь в салон и девушек созывают — клиент пришел. Молодые женщины, кончив прохлаждаться, сходятся на зов, и одеты они в нечто совсем не похожее на мешковатую одежду из комода Деборы. Они все в облегающих платьях. Он-то выбрал ту, что была похожа на Ивонн де Карло, а его дружок Рон — что самое удивительное и чего он никогда не забудет, — беременную. Шаббат понять не мог почему. Потом-то он стал поумнее, но ему, как это ни странно, никогда больше не представлялась такая возможность.

До сегодняшнего дня.

Она думает, что у меня есть пушка. Ну что ж, посмотрим, что будет дальше. Он неплохо поразвлекся, наблюдая, как Мэтью раскроил башку Баррету вместо того, чтобы раскроить ему.

— Вот, — умоляюще произнесла она. — Возьмите! Уходите. Нет стрелять меня. Муж. Четыре ребенка.

Она выдвинула ящик, в котором лежала стопка белья толщиной фута в четыре, и это были не сексапильные тряпки, которые девчонка заказала по каталогу, а вещи дорогие, стильные, ослепительные, тщательнейшим образом сложенные. Коллекционные вещи. А Шаббат всю жизнь был коллекционером. Возможно, мне не отличить ноготки от маргариток, но если я не разбираюсь в нижнем белье, то кто тогда разбирается? Если я не могу отличить плохое от хорошего, то кто смог бы?

Роса осторожно вынула из ящика целую стопку ночных сорочек и сбросила эту легкую ношу на пол около кровати. Оказалось, под ночными сорочками лежат два конверта из прочной манильской бумаги, размером девять на двенадцать. Роса передала ему один, и он открыл его. Сто стодолларовых купюр, по десять в пачке.

— Чье это? Эти деньги принадлежат…? — он указал на кровать: сначала на одну ее сторону, потом на другую.

— La señora. Секретные деньги. — Роса смотрела себе на живот и на сложенные на нем ручки — удивительно маленькие, как у ребенка, который стоит и терпеливо ждет, когда его кончат ругать.

— Так много? Siempre diez mil? [26]— практически весь бордельный испанский Шаббата давно пропал, но он все еще помнил числительные, все эти цены, пошлины, и еще помнил, что это можно было купить, как папайю, гранат, часы, книгу, как любую вещь, ради которой ты был готов расстаться с заработанной нелегким трудом монетой. «Cuanto? Cuántos pesos?» «Para qué cosa?» [27]И так далее.

Роса сделала неопределенный жест, вроде — бывает больше, бывает меньше. Если бы ему удалось успокоить ее настолько, чтобы в ней проснулся основной инстинкт…

— Где она берет эти деньги? — спросил он.

— No comprendo [28].

— Она зарабатывает эти деньги на работе? In italiano, lavoro [29].

— No comprendo.

Trabajo! [30]Боже, язык возвращался. Драить, скрести, драить, скрести, а потом трахаться до дури на берегу. Это было так же естественно, как сойти на берег и пойти в бар пропустить стаканчик. Самая обычная вещь на свете. Выходишь на берег и отправляешься делать то, чего раньше никогда не делал. И теперь уже никогда не перестанешь делать.

— Чем хозяйка зарабатывает на жизнь? Que trabajo? [31]

— Odontologia. Ella es una dentista [32].

— Дантист? Сеньора — зубной врач? — он постучал ногтем пальца по переднему зубу.

— Si.

К ней на прием ходят мужчины. Дает им наркоз. Эту… закись азота. Веселящий газ.

— Другой конверт, — сказал он. — El otro, el otro, рог favor [33].

— Нет деньги, — решительно помотала она головой. Теперь чувствовалось какое-то сопротивление. Внезапно она стала немного похожа на генерала Норьегу [34]. — Нет деньги. В другом sobre [35]ничего нет.

— Совсем ничего? Пустой конверт, спрятанный под пятнадцатью ночными рубашками на самом дне самого нижнего ящика? Не морочь мне голову, Роса.

Женщина удивилась, когда он произнес «Роса», но так и не поняла, надо ли ей теперь бояться его еще больше или наоборот. Произнесенное небрежно и судя по всему нечаянно, имя вновь пробудило в ней неуверенность — насколько он все-таки сумасшедший?

— Absolutamente nada, — храбро ответила она. — Esta vacio, señor!6 Пусто! — И тут она не выдержала и заплакала.

— Я не собираюсь стрелять в тебя. Я же тебе сказал. Ты это знаешь. Чего ты боишься? Нет peligro [36].

Так говорили ему шлюхи, когда он спрашивал, здоровы ли они.

— Пусто! — повторила Роса, всхлипывая, как ребенок, закрыв лицо локтем. — Es verdad! [37]Он не знал, поступить ли ему как хотелось, то есть протянуть руку и успокоить ее или показать себя безжалостным и жестоким и потянуться к карману, в котором, как она думала, у него пистолет. Главное, чтобы она опять не закричала и не побежала звать на помощь. Он был очень взволнован, хотя внешне оставался спокойным, волнения своего не обнаруживал. Возможно, он таким не выглядел, но он был очень нервный субъект. Тонкая душевная организация. И бесчувственность была вовсе не в его характере (разве что с вечно пьяными). Шаббат не нуждался в том, чтобы окружающие страдали больше, чем он того хотел. Нет, он вовсе не хотел, чтобы они страдали сильнее, чем было необходимо, чтобы доставить ему удовольствие. И никогда он не поступал более нечестно, чем это было принято. В этом отношении, по крайней мере, он был такой же, как все.