Слепота - Жозе Сарамаго Страница 45

За едой она рассказывала о своих приключениях, умолчав из всего увиденного и сделанного о том лишь, что закрыла за собой дверь, ибо ее самое не слишком убедили те, зиждущиеся на человеколюбии резоны, которые она себе привела, но в виде компенсации поведала историю о слепце с осколком стекла в колене, историю, встреченную всеобщим смехом, впрочем, не так, не всеобщим — старик с черной повязкой ограничился усталой улыбкой, а косоглазый мальчик жевал так увлеченно, что ничего, кроме треска за ушами, не слышал. Слезный пес получил свою порцию и тотчас отработал ее, яростно облаяв того, кто с улицы забарабанил в дверь магазина. Кто бы ни был этот незваный гость, настаивать он не стал, говорят, бешеные собаки по городу носятся, а я и так взбешен донельзя тем, что не вижу, куда ногу ставлю. Воцарилось прежнее спокойствие, и, когда первый голод был утолен, жена доктора пересказала свой разговор с мужчиной, выглянувшим из этого самого магазина узнать, идет ли дождь. И завершила его такими словами: Если это правда, неизвестно, что найдем мы в своих квартирах, и даже сумеем ли войти в них, говорю сейчас о тех, кто забыл забрать с собой ключи или потерял их, вот у нас, например, ключей нет, во время пожара пропали, а как их теперь найдешь там, на пепелище, и, чуть только произнесла это слово, словно наяву увидала, как пламя пожирает ножницы, сжигая сначала засохшую кровь на лезвиях, потом берется и за них самих, затупляет острые концы, делая их округло-мягкими, податливо-дряблыми, ромбовидными, а потом и вовсе бесформенными, и поверить немыслимо, что ими раскромсали кому-то горло, а когда огонь доделает свое дело, в слитке оплавленного металла невозможно будет понять, где ножницы, а где ключи. Ничего подобного, сказал на это доктор, ключи у меня, и, с трудом просунув три пальца в кармашек, располагавшийся на поясе вдрызг изношенных брюк, извлек оттуда три ключа на кольце. Откуда они у тебя, если я своими руками положила их в сумочку, а она осталась в палате. Я достал, боялся, потеряются, решил, надежней будет держать их при себе, ну, и потом так легче верить, что когда-нибудь мы непременно вернемся домой. Это хорошо, что есть ключи, но, может статься, дверь взломали. Нашу дверь не взломаешь, можно даже и не пытаться. Увлекшись разговором, они позабыли о других, но теперь пришло время узнать, как обстоят дела с ключами у всех остальных, и первой ответила девушка в темных очках: Меня увезли, а родители остались, и я не знаю, что с ними теперь, за ней — старик с черной повязкой: Я, когда ослеп, был дома, в дверь постучали, хозяйка сказала, что за мной приехали санитары, так что мне было не до ключей, теперь оставалась только жена первого слепца, однако она сказала так: Я не знаю, не помню, но на самом деле и знала, и помнила, только не хотела признаться, что в тот миг, когда увидела, что не видит, нелепо звучит, конечно, но выражение укоренилось, и нам не удалось его избежать, выскочила из дому с криком, зовя соседок, еще остававшихся в доме, но те побоялись прийти ей на помощь, и она, проявившая столь завидные самообладание и твердость характера, когда стряслась беда с мужем, теперь потеряла голову до такой степени, что оставила дверь настежь и даже не подумала попросить, чтобы ей позволили на минутку вернуться, только дверь запру и назад. Косоглазого мальчика и спрашивать не стали, ибо какие тут ключи, если бедняжка не может даже вспомнить, где живет. Тогда жена доктора слегка дотронулась до руки девушки в темных очках: Начнем с твоего дома, он ближе всех, но сначала надо раздобыть какую-нибудь одежду и обувь, нельзя ходить такими вонючими оборванцами. Она уже собралась подняться, как вдруг заметила, что наевшийся до отвала мальчик снова заснул. Она сказала: Давайте отдохнем, поспим немного, а потом пойдем посмотрим, что нас ждет. Сняла мокрую юбку и, чтобы согреться, прилегла к доктору, и жена первого слепца притулилась к мужу. Это ты, спросил он, и она вспомнила о доме, загрустила, но не сказала: Утешь меня, не сказала, но словно бы подумала, а вот какие чувства побудили девушку в темных очках положить руку на плечо старику с черной повязкой, неизвестно, но поступила она именно так, и так они оба остались, только она уснула, а он — нет. Слезный пес улегся в дверях, перекрывая проход, это зверь серьезный и несговорчивый, пока не приходит минута осушить чьи-нибудь слезы.

Оделись и обулись, вот разве только еще не придумали, каким образом им помыться, но и так уже стали разительно отличаться от остальных слепцов, и, при известной скудости выбора, ибо попали они в магазин готового платья к шапочному, и не только, разбору, части их одежды гармонируют друг с другом, и великая удача, что есть рядом человек, способный посоветовать: Вот это надень, оно больше подойдет к этим брюкам, нет, ну что ты, это же в полосочку, а это в мелкий горошек, не сочетается, и подобные мелочи, не играющие роли для мужчин, которым, как принято говорить, все едино, в лоб ли, по лбу, совсем даже не безразличны и девушке в темных очках, и жене первого слепца, упорно отстаивавшим определенные цвет и фасон и силою воображения видевшим, идут ли им обновки. В отношении обуви все согласились, что не в красоте сила, а в удобстве, а потому отринуты были лодочки и шпильки, замша и лак, при нынешнем состоянии улиц это было бы просто глупо, тут нужны резиновые сапоги, совершенно непроницаемые, на литой подошве, с голенищем до середины икры, такие, что легко снимаются и надеваются, ничего нет лучше, чтобы шлепать по грязи. К сожалению, сапоги такой модели нашлись не для всех, косоглазый мальчик, к примеру, своего размера не обнаружил, а в имевшихся нога у него просто тонула, так что пришлось удовольствоваться кроссовками, не имеющими определенного спортивного назначения: Нет, ну надо же, воскликнула бы его мать, бог знает, где сейчас обретающаяся, если бы ей рассказали об этом, как раз то, что выбрал бы мой сыночек, будь у него глаза. Старик с черной повязкой, которому, наоборот, все было мало, решил проблему с помощью баскетбольных кедов, предусмотренных для людей двухметрового роста и соответствующих пропорций. Поначалу, конечно, вид у него был довольно нелепый, казалось, что он шествует в белых шлепанцах, но нелепость эта была из разряда скоропреходящих, и вот, десяти минут не прошло, как кеды перепачкались грязью, ибо здесь, как и во всем, что есть в нашей жизни, нужно лишь дать времени время, а уж оно само все расставит по местам.

Дождь перестал, не видно слепцов с открытыми ртами. Они бродят по улицам, не зная, куда себя девать и чем заняться, им безразлично, идти или стоять, цели у них нет, не считая, разумеется, добывания пропитания, музыка свое отыграла, никогда еще не бывало в мире такого безмолвия, кино и театры посещают лишь те, кто остался без дома и отчаялся его найти, концертные залы, какие побольше, были превращены в карантины еще в ту пору, когда неуклонно редеющее правительство верило, что белую болезнь можно победить теми самыми средствами и методами, которые так бесславно проиграли в оны дни борьбу с желтой лихорадкой и прочими заразами, но с этим теперь уже кончено, даже и пожара не потребовалось. Что же касается музеев, то просто душа разрывается, сердце щемит глядеть на всех этих людей, да-да, тут нет ошибки, написанных, нарисованных, изваянных людей, перед которыми нет ни одной живой души. А чего ждут слепцы, на что надеются — неизвестно, может быть, что изобретут лекарство, если еще верят в него, впрочем, вера эта сильно пошатнулась, когда стало общеизвестно, что слепота не пощадила никого и что не осталось ни единой пары зрячих глаз, чтобы смотреть в микроскоп, что опустели заброшенные лаборатории, где бактериям, намеренным выжить, не осталось ничего иного, как только сожрать друг друга. Поначалу, конечно, многие слепцы в сопровождении родственников, сохранявших еще в ту пору зрение и родственные чувства, являлись в больницы, но заставали там слепых врачей, которые только и могли, что посчитать невидимым больным пульс, послушать их через трубочку стетоскопа спереди и сзади, благо слух им еще не изменил. Затем больные, еще способные ходить, с голодухи начали больницы покидать и умирать там, где застигала их смерть, то есть на улицах, в полнейшем забросе и небрежении, всеми покинутые, потому что семьи если и имелись, то пребывали неведомо где, умирать и лежать без погребения, ибо, чтобы похоронили, мало, чтобы кто-нибудь на покойника наткнулся, мало даже, чтоб пошел соответствующий запашок, лишь в том случае зароют, если он растянулся поперек дороги. Неудивительно, что развелось столько собак, теперь уже больше напоминающих гиен, по крайней мере пятна на шерсти в точности такие, как у тех трупоедов, и они носятся по улицам с частями, преимущественно задними, человеческого тела в зубах, словно бы в страхе перед тем, что мертвые и пожираемые оживут и воскреснут, чтобы заставить заплатить за позорное это дело — кусать не имеющих возможности защищаться. Ну, что, на что похож мир, спрашивал старик с черной повязкой, а жена доктора отвечала: Нет разницы между тем, что снаружи, и тем, что внутри, между здешним и тамошним, между малым и многим, между тем, как живем, и тем, как будем жить. Ну а люди, осведомлялась девушка в темных очках, и жена доктора, переспросив: Люди, отвечала: Люди бродят как призраки, должно быть, быть призраком означает именно это — пребывать в уверенности, что мир существует, что подтверждается четырьмя чувствами, но не видеть его. А много ли машин, интересовался первый слепец, который все не мог смириться с пропажей собственной, и жена доктора отвечала: Как на автомобильном кладбище. Ни доктор, ни жена первого слепца вопросов не задавали, да и зачем они, если ответы будут наподобие уже данных. Косоглазому мальчику довольно и того, что у него на ногах вожделенные кроссовки, и удовольствие не портит даже то, что он их не видит. Быть может, по этой причине он и не похож на призрак. И совсем уж не заслуживает, чтобы называли его гиеной, следующий по пятам за женой доктора слезный пес, ибо влечет его не запах мертвечины, а время от времени обращаемый к нему взор несомненно живых и безусловно зрячих глаз.