Исчезновение Залмана - Максим Д. Шраер Страница 45

– Будем ложиться? – спросила Эстер, когда белый джип, на котором приехали Рик и Пола, уже выруливал из драйвея.

– Почему бы и нет.

– Если хочешь, можешь лечь в моей спальне.

– А ты?

– Я лягу внизу. Там раскладной диван.

– А ревнивый Бальтазар тебе не будет мешать? – Дэнни хотел было отшутиться.

– Я уж как-нибудь… – в голосе Эстер дрожала обида. – Ты не разлюбил… овсянку на завтрак?

– Обожаю.

– Спокойной ночи, Данчик-одуванчик. Ты еще Данчик-одуванчик?

– Спи спокойно, Эстер. До завтра.

Лежа в спальне Эстер с косыми потолками, голыми стенами и зияющими окнами без занавесок, Дэнни прислушивался к уличным шорохам. Щук-чук, щук-чурюк, шум-кушум. Смесь вины и разочарования бередила, не давала заснуть. Полночная бражка страдающего бессонницей. За последние месяцы, каждый раз, когда они говорили по телефону, к Дэнни возвращалось то пьянящее ощущение, которое он испытывал, только познакомившись с Эстер – в то далекое лето их любви. Потом пришло приглашение приехать на ужин и сходить вместе на концерт. И вот он здесь, один в ее холодной постели, не в силах заснуть.

В дверь робко постучали, будто бы дитя или старушка, и в спальню вошла Эстер. На ней были клетчатая фланелевая пижама, мятые тапки, очки. По странному стечению ассоциаций (а не только из-за совпадения имен), Дэнни подумал о своей бывшей бруклинской соседке и однокласснице Эстер Хюло, у которой отец был француз, слепой аккордеонист.

– Приветик, – сказала Эстер. – Не спится. Вот и подумала, может, и ты еще не заснул. Тебе не холодно?

– Немного холодновато, – ответил Дэнни. – У тебя нет какого-нибудь пледа?

– В шкафу вроде должен быть.

В комнату ворвался бульдог и сразу набросился на ватное одеяло, под которым лежал Дэнни.

– Бальтазар, вон отсюда, мерзкая псина!

Эстер выгнала собаку и захлопнула дверь.

Словно зэк воскресным утром, Дэнни проснулся с мыслью о покое. Он моментально разработал схему всего предстоящего дня. Скоро закончится эксперимент с разжиганием угольков прошлого, и он умчится к себе в Бостон, подальше от Эстер и ее полных ожидания глаз.

Дэнни натянул джинсы и отправился в ванную. Эстер сидела за столом в своем «кабинетике» и пила кофе из красной чашки.

– Как насчет воскресного бранча? Я приглашаю. Тот ресторанчик на Мэйн-стрит еще на месте?

– Ливанский? Семейный?

– Точно, он самый. Как называется… «Дом Кедра»?

– Я туда больше не хожу. Слишком все жирное, – сказала Эстер капризным голосом.

Дэнни захотелось с ней пофлиртовать, развеять тоску.

Какое-то время они просидели на полу, Эстер в халате, Дэнни в джинсах и в той же футболке, в которой спал. Они сидели и пили кофе с тыквенным ароматом. «Хэллоуин, который всегда с тобой», – подумал Дэнни.

– Как родители? – спросила Эстер.

– В порядке, спасибо. Мамочка все еще преподает на полставки в Тафтсе, отец врачует. У него теперь масса русских пациентов. Русских евреев, которые верят в целительные силы врача из Москвы.

– Забавно, – только и сказала Эстер.

– Да, очень забавно. Отец уже тридцать лет как эмигрировал, а они все считают его московским доктором.

Дэнни поднялся, чтобы включить воду. В квартирке не было душа. Ванна покоилась на ржавых львиных лапах.

Сидя в ванне, Дэнни услышал приглушенные звуки двух скрипок, доносившиеся откуда-то снизу. Сосед уже начал первый урок. Дэнни порадовался в который раз, что ему не приходится учить и мучить. Он побрился, бросил туалетный набор в замшевый саквояж, который брал с собой на уик-энды. Потом окинул взором комнату, набросил куртку и рысцой сбежал по лестнице. Эстер сидела в шезлонге на газоне перед входом. На ней были линялые черные джинсы, гранатовый свитер из грубой шерсти и шарф из салатового жаккарда. Они доехали до центра городка и припарковались через дорогу от «Дома Кедра».

Дэнни заказал оладушки и чай с лимоном, Эстер – пустой бублик и чашку травяного чая. Они почти не разговаривали во время бранча.

– Куда теперь, Данчик-одуванчик? – спросила Эстер, когда они вышли на улицу.

– Давай пройдемся по ботаническому саду. Я раньше так любил там бродить. Сделаю, бывало, перерыв, отложу архивные дела и пойду полюбоваться на разные породы деревьев.

– А я вот ни разу не была в ботаническом саду. Странно, да? За столько лет….

– Я тебе покажу мой любимый дуб, – сказал Дэнни.

Дорога заняла минут десять. Они вошли в ботанический сад через чугунные ворота с золочеными лавровыми венками, и Дэнни повел Эстер по главной аллее. Издали стволы тюльпановых деревьев походили на лягушачью кожу. По пути, на солнечной поляне, они заметили лиловые крокусы. «В этом году рано», – подумал Дэнни.

– Смотри, смотри! – Эстер потянула его за рукав. – Это Гомункулус.

Маленький горбун приближался к ним из глубины ботанического сада, быстро передвигаясь на допотопном велосипеде с огромным передним и миниатюрным задним колесом. Он затормозил метрах в четырех от них и соскочил на землю. Эстер представила их друг другу. Человек, которого Эстер за глаза называла «Гомункулус», оказался одним из ведущих в мире специалистов по идишской поэзии, и Дэнни помнил его труды еще со времен брошенной докторантуры. Гомункулус работал над двуязычным собранием сочинений Шломо Сливки и состоял стипендиатом в университетском Центре научных изысканий. Он был больше чем на голову ниже Эстер – маленький рыжик с длинным тонким носом. От ветра и быстрой езды у Гомункулуса спеклись губы. Он был одет в полосатую рубашку, галстук-бабочку, шевиотовый костюм-тройку, кроссовки, черный берет и длинный малиновый плащ. По-английский он говорил с чудовищным произношением, особенно сражаясь с r и th.

– А я хорошо помню вашу статью девяносто первого года, – сказал Гомункулус, обращаясь к Дэнни. – Отменная работа. Очень, знаете, жаль, что вы…

– …очень любезны, – перебил его Дэнни. – Но я теперь работаю по другой линии, – сказал он несколько машинально, думая о том, как в свое время хотел узнать все на свете о Шломо Сливке: имена всех женщин, с которыми поэт был знаком, его излюбленные афоризмы, какие он курил сигареты и как относился к джазу. Дэнни страстно любил исследования, поиск. Но академические распри были ему противопоказаны.

– Как идет работа над собранием? – спросил он Гомункулуса скорее из вежливости.

– Я счастливейший человек во всей вселенной! – заговорил Гомункулус речитативом. Глазами он стрелял то в сторону Эстер, то в сторону Дэнни, а улыбка его расползалась по сторонам, обнажая зубы молочной белизны. – Я держал рукописи Шломо вот в этих руках. Вы, конечно же, знаете его потрясающие сонеты? Ради этого стоило жить! Но прошу простить меня, дела не ждут. Это мой долг перед покойным Шломо. До встречи, милая Эстер. Прощайте, господин Кантор.