После бала - Энтон Дисклофани Страница 44

На детской площадке было пусто, как в пустыне.

– Хорошо здесь, правда, Томми? – спросила я, наслаждаясь тишиной.

И тогда Томми, играя в песочнице, наполняя свое ведерко песком, перенося его из одного места в другое, прихлопывая сверху с очень серьезным видом, по его логике – заговорил:

– Ма. – Думаю, он сказал именно это.

Ну какая мать не услышит первое слово своего сына? Какая мать не запечатлеет его в памяти? В мгновение ока я оказалась в песочнице и обняла ладонями его пухлые щечки.

– Еще раз, Томми! Пожалуйста. Очень, очень прошу. Для ма.

Конечно, мне казалось, что я все нафантазировала. Естественно. И я чувствовала вину за такие мысли. Но это ведь невозможно, не так ли, так долго ждать чего-то, и когда это случается, даже ничего не заподозрить?

Я ждала Рэя у двери, держа Томми на руках. С тех пор как мы пришли из парка, я в восторге носилась по дому, показывая Томми вещи:

– Это твоя лошадка-качалка, Томми. Скажи: «И-го-го!» Это мамина помада. Мама наносит ее на губы, чтобы прикрыть натуральный, не красный цвет. Скажем «губы»? Или «красный»?

Томми смотрел на меня и не вымолвил ни словечка. Я чуть не рассказала Марии, но, застеснявшись, умолкла на полуслове. Может, она мне не поверит, а мне хотелось смаковать этот момент как можно дольше.

Хотя я ничего не могла поделать; я не была полностью уверена в том, что Томми на самом деле заговорил, что я не услышала лишь то, что мечтала услышать так долго, что мои друзья постоянно слышат от своих детей, – теперь я видела все его младенчество, затем его детство, юность и даже зрелость, особенно зрелость, совершенно иначе: он вырастет нормальным. Он будет разговаривать с другими детьми. Он будет отбирать игрушки у других мальчиков в песочнице. Будет здороваться и прощаться с Тиной. Школа, свидания, танцы, работа: его жизнь развернулась передо мной – восхищающая и шокирующая.

– Он заговорил, – сказала я, как только Рэй вошел в дверь.

Я никогда не забуду это выражение лица мужа, выражение, которое говорило о том, что он тоже переживал, но не подавал виду.

– Я не могу заставить его сделать это еще раз, – сказала я. – Правда, Томми? Всего один раз. Но он заговорил. Я знаю. Я слышала.

– Что он сказал?

Я рассказала ему. Обычное, крохотное слово. Больше похожее на звук. Ма. Да и мы ведь не из деревни, мы горожане – Томми не может называть меня ма. Я буду мамой. Но какая мне разница, как он будет меня называть? Он может назвать меня как угодно, и я всегда отвечу.

Мы стояли и улыбались друг другу. Казалось, Томми уловил многозначительность момента, потому что он не двигался, не ерзал и не тянулся к Рэю.

В тот момент мы были настоящей семьей. Именно об этом я тогда думала. И тогда же я осознала, что ни разу не подумала о Джоан с тех пор, как Томми назвал меня ма. И я была рада.

Следующие несколько дней были блаженством. Мы ждали, пока Томми произнесет следующее слово, следующий звук, который можно будет распознать как слово. Мы были счастливы. И полны надежд.

Мы не так часто занимались сексом.

Иногда Рэй проявлял инициативу, иногда – я. Наш брак не был бесстрастным, просто это был брак с маленьким ребенком. Когда мы только начали спать вместе, я постоянно стеснялась, а Рэю это нравилось. Мы никогда этого не обсуждали, но, робко прикасаясь к нему, я видела это в его взгляде.

Но той ночью, после того как Томми заговорил, я снова решила стать робкой. Я пошла в постель с Рэем, подождав, пока он примет душ. Мне было снова восемнадцать, и я была готова вновь отдаться этому новому мужчине. На миг в моей памяти всплыло лицо Джоан, но тут же исчезло.

– Се, – сказал Рэй и прикоснулся к моей груди через шелковую ночнушку. В то время я, как и все, каждый вечер надевала именно шелковую ночнушку. Заставить наших мужей хотеть нас было просто необходимым.

Комнату освещали мягкие лучи лунного света. Было темно, но я все же видела затылок Рэя, его лоб на моей груди, то, как он приподнимает ночнушку и целует косточку на бедре. Я видела его узкую спину, длинные руки, тело, спустя все эти годы остававшееся для меня сюрпризом. Я не так часто видела его голым. Он носил пижамы, ходил в душ и одевался, когда я не вижу. Мы были скромны по отношению друг к другу. Я никогда не входила в ванную, когда Рэй одевался. Он придерживался аналогичных правил. Но теперь он раздевал меня. Он одним пальцем снял мои трусики. Я попыталась укрыться простыней, но он задержал мою руку.

– Я хочу смотреть на тебя, – сказал он.

Я позволила ему. Позволила осторожно снять ночнушку через голову, откинуть меня на подушку. Он тоже был голый, и, ощущая его твердое бедро рядом с моим, я вновь почувствовала себя девочкой. Взволнованной, полной надежд, будто этой ночью, в этой постели, с этим мужчиной произойдет что-то важное.

Он прижал палец к моему подбородку, повернул мое лицо к своему.

Теперь все было иначе. Конечно, я больше не девочка. Казалось, ближе, чем сейчас, мы просто быть не можем. Даже ближе, чем мы когда-либо были с Джоан. У нас был общий ребенок, общая жизнь. Томми заговорил, и Рэй мне поверил. Я бы скептически отнеслась, если бы Рэй пришел с прогулки с Томми и сказал, что сын произнес свое первое слово. Даже если бы произнес непроизвольно. Я бы не поверила.

Но Рэй всегда мне верил. На самом деле это такое редкое явление. Человек, который одновременно любит тебя и верит тебе.

Я поднесла руку к щеке Рэя и задержала в паре сантиметров от его кожи. Я не хотела трогать его; я почти хотела трогать его.

Рэй пробормотал что-то невнятное, возможно, я и не должна была это понять, а затем он поцеловал мою шею, грудь, живот. Он скользнул рукой между моих коленей и раздвинул их одним движением; я и не знала, что держу их сведенными.

Я почувствовала его язык, мои руки были на его голове, весь мир куда-то исчез, остались лишь мы с Рэем и то, что было между нами.

После хорошего секса я становилась добрее. Я чувствовала себя понятой, любимой, желанной. К тому же так мне было проще не думать о Джоан. Почти не думать о Сиде Старке и его возмутительной наготе. Убедить себя в том, что Джоан – это не моя забота. У нее была мать, причем влиятельная. У нее было больше денег, чем у самого Бога. У нее был отец, который верил в то, что она – лучший в мире подарок. Она определенно имела больше, чем я. Или, по крайней мере, изначально больше.

Следующие несколько дней я все еще выгоняла Джоан и ее семью из моей головы. Я знала, что жить своей жизнью без нее идет мне на пользу. Я даже помню момент, когда я это осознала: эта мысль непрошеным гостем посетила мою голову, когда я убиралась в гостевой ванной.

Я наливала отбеливающее средство в цементные расщелинки на ванне и между кафелем – мне нравились подобные задания. Никаких лишних разговоров, никаких обид, недопонимания. Я смешала соду и отбеливатель до нужной консистенции – главное, чтобы масса не вышла слишком жидкой, – и позвала Марию, которая полировала старое мамино серебро. Мы вместе встали на колени и зубными щетками почистили каждый сантиметр. Работы было немало, потому что вся ванная, в том числе стены, была отделана кафелем цвета авокадо.