В поисках праздника - Виталий Капустянский Страница 44

Я посмотрел Наташе в глаза и увидел в них серьезность и понимание, не знаю зачем, я погладил ей волосы и, разглядывая ее светящиеся глаза, нежно поцеловал ее в щеку. Я обнял Наташу и стал гладить ей голову, а сам вспоминал Анжелу, и на секунду мне показалось, что я действительно обнимаю мою Анжелу, и мне стало очень хорошо.

– Ты меня согрел, – сказала Наташа.

И быстро отрезвила меня, возвращая меня с небес на землю. Еще немного побродив по побережью, я проводил Наташу до горки. Мы молча стояли и держались за руки.

– Ты знаешь, завтра не только последний день, ко всему прочему у меня остался последний кадр моей пленки. Давай завтра сфотографируемся у моря.

– Хорошо.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Южное предпоследнее утро не предвещало ничего нового, я вглядывался в синий горизонт моря и думал о том, что меня ждет дальше. Синие смеющиеся волны рассыпались на берегу, и морская пена, убегая в море, шептала мне горькие слова: «Ты никогда, никогда не забудешь Анжелу». Мы встретились с Наташей на берегу, как и договаривались, она была одета в оранжевый купальник, который мне в первый раз показал красоту заснеженных холмов. Пока я вытаскивал фотоаппарат, к нам подошел развлекавший меня ночью знакомый гитарист, вид у него был веселый и слегка нетрезвый.

– Здравствуй.

– Здравствуй. Ты можешь нас сфотографировать?

– Давай, сделаем.

Он как-то неуклюже взял фотоаппарат, и мне на секунду показалось, что он его сейчас уронит.

– Ну что, вы готовы?

– Слушай, подожди, нам нужно как-то встать, – ответил я и завращался на месте.

– Да встань, как обычно, не на фотовыставку снимки пойдут, – сказал он, взводя рычажки.

– Ну, сейчас, подожди.

Я не мог понять, что со мной, словно я никак не могу найти нужное мне место, и вдруг я обернулся назад и на короткое мгновенье мой взгляд улетел к домику, где меня коснулась любовь. Наташа, расправив плечи, спокойно стояла и смотрела в объектив, а я, перетаптываясь на месте и жестикулируя левой рукой, все пытался что-то объяснить нашему фотографу, вот таким, неуспокоившимся, меня и схватил последний кадр алуштинской хроники.

– Ну, все, хватит топтаться, – усмехнувшись, сказал гитарист.

– Так ты отснял? – возмутился я.

– Да, а что ты так волнуешься? – спросил он.

– Так это же последний кадр, больше нет. Ну, ты удружил. Спасибо тебе.

– Ну, извини, я не знал, думал, сейчас переведу и еще сделаю, – оправдывался он.

Гитарист развел руки в стороны и, удалившись, оставил нас одних.

– Спасибо тебе за снимок, Наташенька, – сказал я и, осторожно взяв ее за руку, нежно погладил ей пальцы.

– Не стоит благодарностей.

– Я думаю, мы еще встретимся с тобой, и ты расскажешь мне, как окончился твой отдых.

Ее чистые глаза засветились светом надежды, неужели мое касание губами могло что-то изменить в этой девочке, думал я, как все-таки слаб и беззащитен человек, когда лишь первая волна неиспытанного чувства, коснувшись его души, меняет весь его мир. Вечером предводительница решила форсировать последние часы уходящего дня, Ирина вновь повела нас в пионерский лагерь на танцы, отказаться было невозможно, и в этот южный последний вечер я решил немного подвигаться. Но еще днем, когда до танцев было еще далеко, мы посетили пионерский пляж с аккуратными и чистыми душевыми кабинками. Впервые за весь наш отдых море немного разволновалось и, как капризная девочка ножкой, хлопала своими волнами о сверкающий берег, словно оно не хотело отпускать полюбившегося ей диктатора.

– Ой, это последнее купание в море и последний вечер, просто не верится, – с сожалением сказала Ирина.

– Очевидно, это так, и слава Богу, – сказал я.

– Нет, а мне почему-то жаль.

– Ну что, Семеныч, будем смывать с себя всю грязь южных авантюр, – подсмеиваясь, сказал я.

И Семеныч ответил мне своим гортанным смехом, который тут же спародировал я. Девушки громко захохотали, а Семеныч никак не мог остановиться, хотя прекрасно понимал, что смеются над его смехом. Так я повторил свою пародию несколько раз, пока не довел Ирину до слез, а Семеныча до боли в животе, одна Оля звонко и легко хохотала. Когда мы перестали смеяться и наши расслабленные смехом тела омывал душ, я в очередной раз разыграл Семеныча.

– Ты посмотри, вот что значит последний день – Ирина сняла купальник.

– Ну-ка! – воскликнул Семеныч и, наскоро завернувшись полотенцем, быстро выскочил из своей кабинки.

Улыбающиеся девушки вышли из душевых кабинок, и смех долгое время вытворял с их телами все, что хотел, а разочарованный Семеныч, словно испуганный моллюск, углубился в кабинку. Так вот, когда предводительница Ирина привела нас на танцы, я решил дать волю своим чувствам и, не раздумывая, стал танцевать, улыбаясь им широкой улыбкой.

– Так он, оказывается, может танцевать, он долгое время притворялся, – сказала смеющаяся Ирина.

– Да, я и сам не знал, что могу, вот решил попробовать, и оно само как-то получилось.

– Ты при-тво-рщик, – воскликнула Ирина.

Я танцевал, ох, как я танцевал, выпуская на волю горячие всплески моей души, пытаясь забыть, отдалить сжигающее меня чувство, которое преследовало меня по пятам.

Танцуя медленные танцы, я крепко обнимал Ирину, словно пытался спрятаться в ее объятьях, и я чувствовал, как ее сердце радостно замирает. Переполненные впечатлениями прошедшего вечера, мы возвратились на диктаторский остров и еще долго не могли уснуть.

Последнее утро, как оно волнующе прекрасно, в нем радость возвращения, в нем горечь сожаления, сбывшихся и несбывшихся желаний. Да будет прекрасно это утро, несущее чистые водопады моих чувств! Так я мысленно прощался с Алуштой, возвращая назад покоренные мной земли. После завтрака я скатал палатку и убрал ее в брезентовый чехол, но диктаторское ложе, пропитанное пылью гор и солеными ветрами, не пожелало расставаться с моими завоеванными землями, словно оно несло бремя славы бывшего диктатора. И поэтому оно перешло к молодому и достойному сыну диктаторского острова. Нельзя увезти престол, на него можно либо взойти, либо оставить его, и скромный аргонавт Дмитриус оказался тем единственным наследником, спасшим погибающее южное царство, хотя и ненадолго. Когда дни царства были сочтены, а на море разыгрался шторм и с опустевших гор текли грязевые потоки, возникающие от сильного ливня, наш герой упорно шел по блестящему серпантину дороги, бережно унося с собой мое диктаторское ложе. Но вернемся назад, мой дорогой читатель, если ты еще здесь и нависаешь своим пытливым взглядом над моею страницей. Станковый рюкзак сильно опустел, и мы убрали в него две сумки, которые были собраны Ириной и Олей. Уезжало четыре человека, Семеныч и на этот раз решил присоединиться к нам, словно никто не хотел один на один оставаться со своею судьбой.