Жизнь и Любовь (сборник) - Евгений Бузни Страница 44

За окном поезда яркая молния разрезала всё небо на части, и прогремел оглушительный треск и гром, за которым едва послышался свисток паровоза, приближавшегося к очередной станции. Маленькая девочка, что стояла в проходе у окна, наблюдая грозу, от неожиданности ойкнула и кинулась в купе к Николаю Ивановичу. Он ласково обнял её, прижимая к себе и успокаивая:

– Ну, что ты, не бойся. Здесь гроза не тронет.

Девочка освободилась из его рук и побежала к маме, позвавшей её из соседнего купе.

– Ты знаешь, морячок, – проговорил он, продолжая рассказ, – в тот день тоже была гроза. Мы сидели с Виктором в ленинской комнате и играли в шахматы. Витя шутил по поводу грозы. Говорил, что вдруг молния ударит в какой-нибудь сарай, а мы потом побежим и будем его тушить, за что нам и дадут отпуск. Но потом сказал, что пожар, пожалуй, плохо, так как всякий пожар приносит с собой вред, да он и не нужен ему теперь, так как в отпуск он и так скоро поедет. Я понял, что домой он уже написал об этом. Я играл не очень внимательно, и партию неожиданно проиграл, так что Витя был очень доволен. Тут в комнату вбежал дневальный и, увидев Виктора, позвал его срочно к телефону и добавил:

– Телеграмма пришла.

Так было принято, что срочные телеграммы передавали по телефону. Виктор решил, что его хотят разыграть и говорит:

– Пошёл ты к чёрту! Не видишь, я играю в шахматы.

Но дневальный не шутил. Поняв это по его чересчур серьёзному и даже встревоженному лицу, Виктор медленно проговорил:

– Нет, это что-то не то.

Потом он направился вслед за дневальным к телефону, оглядываясь на нас, и, всё ещё не веря, взял трубку. Я пошёл вместе с ним, думая, что Виктор специально делает вид, что не ждал телеграммы. Но то, что я потом увидел, было слишком даже для актёра.

Пот крупными каплями выступил на внезапно побледневшем лице Гурина. Он всем телом задрожал и вдруг, словно до него только дошёл смысл услышанного по телефону, он закричал с рыданием в голосе:

– Нет, этого не может быть! – и, выпустив из руки трубку телефона, выбежал из казармы.

Я выбежал вслед за ним. Рядом находилась беседка-курилка. Виктор сначала остановился под проливным дождём, потом бросился в курилку, лёг на скамейку, положив лицо на руки. Тело его содрогалось от рыданий. Шум дождя и ветра не могли заглушить его плач.

Мне впервые в жизни довелось видеть плачущего солдата, и это был мой друг. Я подбежал к нему и заорал:

– Витька, ты что, сдурел? Ты же сам просил в письме прислать телеграмму.

Но Виктор продолжал рыдать. Вокруг нас собралось ещё несколько солдат. Они промокли под дождём, пока бежали к беседке, но никто не замечал этого. Грузин Кветанадзе положил руку на плечо Виктора и тихо сказал:

– Ты зачем плачешь, друг? Ты письмо домой писал? Сам же сегодня говорил, что писал.

И тогда Виктор тяжело поднялся, сел на скамейку, и до нас донёсся его охрипший голос:

– Я только вчера письмо отправил. Дома не успели его получить. А по телефону сказали, что отец попал в катастрофу и умер. – Виктор снова зарыдал, опустив голову на руки и повторяя: – Я ведь не хотел, не хотел, не хотел.

После таких слов до нас постепенно доходил весь ужас происшедшего. Мы замерли, не зная, что сказать. Это трудно было себе представить. Дома у Виктора похороны отца, и в это время приходит письмо с просьбой прислать телеграмму о смерти, которое словно накликало эту беду. Да как такое перенести родным?

Солдаты стояли вокруг плачущего товарища как погребальные тени. Мы думали о том, кто виноват в случившемся и боялись признаться, что это мы сами. Но мы желали ему добра, когда советовали написать письмо. Кто же знал, чем это обернётся? Обвинял ли Виктор себя в смерти отца или он думал о ещё большей трагедии?

Долго бы мы так простояли, если бы дневальный не прокричал с крыльца о том, что Гурина вызывают в политотдел части. Мы подавленно продолжали молчать, а Виктор всё же поднялся и уже хотел идти, как кто-то негромко сказал:

– Витя, если ты самолётом полетишь, то сможешь перехватить дома письмо.

– Правильно! Правильно! – закричал Витя. В этот момент он, скорее всего, думал не о смерти отца, а о том, что будет с матерью, если она прочтёт у гроба его письмо. Одно горе перекрывало другое. Поэтому, услышав, что что-то можно исправить, если полететь самолётом, он обрадовался. И его радость показалась нам настолько дикой, что мы, было, в страхе отшатнулись от него. А он кинулся к нам, прося взаймы денег на самолёт. Их было у нас немного, но ему выдали командировочные, и он вылетел в Крым только на следующий день, когда погода улучшилась.

Николай Иванович замолчал. Первым не выдержал молчание морячок:

– Грустная история. Но удалось Виктору перехватить письмо?

Пожилой пассажир не ответил на вопрос. Посмотрев на окно, за которым дождь заканчивался, он сказал другое:

– Что говорить? В часть он не вернулся. Когда он улетел, мы ещё надеялись, что его отец жив, и родители сами догадались прислать телеграмму, чтобы сыну дали отпуск. Но прошло шестнадцать дней, когда Виктор должен был вернуться в часть, а он не приехал. Командование наше послало туда запрос. Вскоре пришёл ответ, потрясший всех. Я после демобилизации однажды приехал в Ялту, зашёл по известному мне адресу домой к Гурину, и его сестра рассказала мне о трагедии, свидетелям которой ей пришлось быть.

Виктор приехал за день до назначенных похорон отца. В большой комнате на столе стоял гроб с покойником. Виктор вошёл с чемоданчиком в одной руке и цветами в другой. Положив букет к ногам отца, поставил чемоданчик и обнял плачущую мать, потом сестру. И странно было услышать от него первый вопрос, не пришла ли почта, будто он ждал чего-то. Потом только они узнали, в чём дело. А тогда, когда он спросил, они ответили, что нет, и забыли об этом.

На следующий день похоронили отца, а потом были поминки в квартире. Виктор опять интересовался, не приходила ли почта, пока он куда-нибудь выходил. Минул и этот день. Утром, когда Виктор умывался в ванной, пришла почтальон и вручила маме письмо. Она раскрыла конверт, развернула листок и начала читать. В это время из ванной вышел Виктор. Он увидел изумлённые глаза матери, уставившиеся в письмо. С ним что-то произошло. Виктор глупо улыбнулся и злорадно сказал:

– Ага, прочла моё письмо.

А мать вдруг закрыла глаза и упала, уронив листок.

Виктор горестно расхохотался, вытянул вперёд руку, указывая на мать, и зловещим голосом произнёс:

– Я не убивал отца, но мою мать убил я – при этом он ударил правой рукой себя в грудь и внезапно громко закричал: – Судить меня надо, судить! – и заплакал.

Дочь подбежала к матери, но она действительно была мертва. Сердце не выдержало двойного удара. Молодой девушке, сестре Виктора, пришлось пережить тяжёлое время. После похорон отца состоялись похороны матери, а брат ничего не понимал, никого не узнавал и почти ничего не говорил, кроме того, что его надо судить. Когда ему давали еду, он соглашался есть, потому что должен быть здоровым для суда, на котором расскажет, кто виноват в смерти матери. Но кто же будет судить сумасшедшего?