День учителя - Александр Изотчин Страница 44

Ирина не сдавалась, Андрей настаивал. Наконец девушка уступила. Мирошкину показалось, что решающим здесь стало то пренебрежение, которое продемонстрировала Линда к своей бывшей однокласснице. В антракте Храпунову и Наумова окружили какие-то люди, поздравлявшие режиссера с «гениальной постановкой». Линда даже не сочла необходимым подойти к Ирине, а к ней пробиться было решительно невозможно, да и не к чему — поговорить все равно не удалось бы. Ирина обиделась и уступила уговорам Андрея. По дороге к метро она возмущалась: «Вот сука! Даже не подошла. Ее этот Наумов трахает, и она думает: все — проникла в театральную элиту. А у самой отец на ЗИЛе всю жизнь вкалывал». Андрей хотел поддержать это ее направление мыслей, но зря — только «нарвался».

— А ты-то тоже. Из-за тебя теперь Линде позвонить будет неудобно. Ушли. Ты так ко всему новому относишься, или только сейчас тебя вдруг переклинило? — выговаривала ему Ирина.

— Смотря что считать новым. Меня вообще многое не устраивает из того, что появилось в России за последние годы. Нищета, наркотики, тупые новые русские, например. Дальше продолжать? — Андрею казалось, что продолжать не придется, но не тут-то было.

— Может быть, ты вообще за «совок»? — спросив, Ирина на секунду остановилась и всмотрелась в лицо своего любовника, как бы стараясь угадать в нем скрытого «красно-коричневого».

— Вот уж, не знаю, с чего ты взяла? Да я еще задолго до девяносто первого года понял… — начал было отметать обвинения в косности Мирошкин, но Ирина его перебила:

— Я тебе скажу, в этой стране то, что ты перечислил, было и раньше. И наркотики, и нищие. Мои родители, когда поженились, уехали на некоторое время в Якутию — там отцу за работу платили больше. Хотели на «кооператив» скопить. Мама с бабушкой — матерью отца — не ужилась. Не нравилась бабушке сноха-провинциалка. Ну, потом бабушка умерла, мы и вернулись в ее квартиру. Так вот, в Якутии даже в советские времена были бомжи, их называли «бичами». Жили в норах, в лесу, как звери. Целыми колониями. А новые русские бывают разные. Среди них много энергичных умных людей. Да что с тобой говорить! Ничего о жизни не знаешь. Сидишь в своей библиотеке! Ты из Москвы-то, наверное, ни разу толком не выезжал. Чем живет остальная Россия, даже и не знаешь. Но хотя бы на нашу Москву посмотри! Какая красавица становится!

— Я, конечно, в Якутии не жил, но как живет остальная страна, знаю. Плохо она живет. И об этом говорят не только коммунисты. А что касается того, что я москвич, так это не так. Я, между прочим, земляк твоей мамы — мои родители живут в Заболотске. Эту квартиру я снимаю, даже не квартиру, а комнату. Заметила, что вторая комната закрыта? Там живет моя квартирная хозяйка. Она сейчас на даче обитает.

Ох, напрасно он сказал про Заболотск. Ирина сразу замолчала, и, судя по лицу девушки, невеселые у нее были думы. В тот вечер и она, и он раскрылись друг перед другом с неожиданных сторон. С посещения «Мухи-цокотухи» в манере общения Ирины с Андреем ненадолго появилась настороженность, как будто она ждала от него какого-то трюка, неприятного сюрприза. Впрочем, это, кажется, скоро прошло, и все пошло как прежде.

* * *

Третий и четвертый уроки — в 9-м «А» и 5-м «Б» соответственно, — казалось, тянулись медленнее, чем первые два. Андрей Иванович и так давно не испытывал удовольствия от общения с детьми, а тут еще — «короткий день», концерт. Каждый проведенный в такой день урок — испытание. В первый год работы учителем Мирошкин еще был увлечен, вернее — увлекся процессом обучения. Он даже начал размышлять о том, что, давая уроки, готовит будущее России. То, что школа была специализированной, с углубленным изучением английского языка, только стимулировало его рефлексию — ну как же, дети из обеспеченных семей, им, преуспевшим, через несколько десятилетий рулить политическим процессом, а как известно, «войны выигрывают учителя истории» и т. д. Какую именно «войну» он собирался выиграть, Мирошкин вряд ли мог объяснить. Через пару лет энтузиазм подрастерялся. И не то чтобы дети его разочаровали — вовсе нет, — они ловили каждое сказанное им слово, были готовы стать «материалом в его руках», но… Все дело было в нем самом. Он всегда рассматривал свое пребывание в школе как временное, а когда засел за написание текста диссертации, вообще прекратил готовиться к урокам. Оказалось, работать можно было и так. Вслед за прекращением подготовки к урокам куда-то исчезли и мечты о просвещении российского народа. Андрей Иванович стремительно превращался в посредственного урокодателя. Да что там превращался — уже превратился! С таким отношением к делу из школы надо было уходить, он и рассчитывал это сделать после защиты, а вот теперь, из-за проклятой пропавшей диссертации, все поменялось, и уйти, как оказалось, было некуда и незачем. Оставалось тянуть лямку на самых унизительных условиях.

С началом этого учебного года любое происшествие на уроках, любое потрясение, грозившее утяжелением доставшегося Мирощкину «груза», вызывало у него раздражение. А тут недавно в 9-м «А» произошел неприятный инцидент: один ученик — сейчас уже Андрей Иванович не помнил к чему — Коля Щетников высказался в том смысле, что «черных нужно бить». Тут же на уроке произошла истерика со Стелой Гасановой, учившейся с Щетниковым в одном классе. «У нас в Баку, — рыдала она, — к русским относятся как к родным. Мой отец работает на вашу Россию. А вы все нас ненавидите». Девочку удалось успокоить, до директора, слава богу, дело, кажется, не дошло, Щетникова отругала классная руководительница — Надежда Пантелеймоновна Красинская — отругала, а потом сказала Мирошкину: «Тоже мне — «работает он на Россию». Что он тут только делает, неизвестно, приехали в Москву лет семь назад, а уже трехкомнатную квартиру купили. Плодятся — кроме Стелы еще двоих детей завели. Тьфу». Андрея Ивановича, с одной стороны, также раздражали все чаще и чаще попадавшиеся на улицах Москвы малосимпатичные смуглые южане. Вспоминались ему и прочитанные в конце 1980-х в газетах так взволновавшие его тогда описания погромов русских в Баку. А потому Гасанова у него жалости не вызывала. С другой стороны, в силу советского воспитания Мирошкин был пока не готов исповедовать откровенный национализм. В общем, произошедшее вполне могло оставить Андрея Ивановича равнодушным, если бы не одно «но». Все эти межнациональные страсти рано или поздно грозили разбирательством у Ароныча, известного интернационалиста, с неизбежными вопросами, типа — «на чьем уроке» и «что вами было сказано в ответ».

А в 5-м «Б» учителя истории, правда, по другой причине, раздражал Петя Грачев. Это был умненький, но, к несчастью для педагога, увлекающийся историей мальчик. Надо сказать, что Мирошкин, для увеличения себе нагрузки, уже года два фиктивно руководил историческим кружком. За это время он честно провел всего два заседания кружка, из них одно учредительное. На него пришли несколько старшеклассников, Андрей Иванович повторил им то, чем когда-то заморочил ему голову Кураш, но дело не пошло. То ли дети оказались слишком заняты, то ли они не поверили Мирошкину, что информация, полученная ими за дополнительный час сидения в школе, сможет перевернуть их жизнь, но на третье заседание пришла одна девочка, которую Андрей Иванович благодушно отпустил домой, сказав, что с одним человеком заниматься не будет. Больше кружок не собирался. Сначала Мирошкин расстроился из-за невнимания детей, а потом решил, что все к лучшему. Теперь он в конце четверти заполнял журнал ведения кружковой работы, в списке которого числились как дети, явившиеся на те первые заседания, так и те, кто даже не собирался этого делать. Такое положение вполне устраивало и учителя, и руководство школы — он экономил собственное время, получал пусть небольшие, но нелишние деньги, а администрация закрывала позицию в отчете. И вот теперь этот Грачев…