Обнаженная в зеркале - Джордж Сильвестр Вирек Страница 44

Я всегда хотел быть живым мостом между страной моего рождения и приёмной родиной. Подобно двум великим людям, дарившим меня своим доверием и дружбой, – Теодору Рузвельту и императору Вильгельму II, я считал, что будущее западной цивилизации зиждется на сотрудничестве трех стран, которым я обязан более всего, – Соединенных Штатов, Англии и Германии. Две мировых войны свели на нет мои усилия и почти полностью сломили меня.

Через неделю после начала Первой мировой войны на газетных прилавках появился мой журнал «Fatherland», ратовавший за «честную игру» в отношении Центральных Держав. Он стал мощным рупором общественного мнения и всего за несколько месяцев достиг тиража в 100 000 экземпляров. Когда США разорвали отношения с Германией, он был переименован в «American Monthly».

Несмотря на твердую поддержку военных усилий Соединенных Штатов, я был обвинен в изоляционистских и прогерманских настроениях. Военная партия подвергла меня бойкоту. Пять знаменитых авторов объединились под лозунгом «Больше никакого Вирека!». Мои стихи были выброшены из антологий, мое имя из справочника «Кто есть кто в Америке». Меня исключили из Американского поэтического общества, созданного главным образом моими же усилиями, и из Лиги авторов. Сейчас я – поэт без мандата.

Мои английские друзья Уэлсе, Зангвилл [52], Честертон, Дуглас, Шоу, Ле Гальенн [53], Фрэнк Гаррис [54]и другие остались не затронуты военной истерией. В Первую мировую войну меня чуть не линчевали, но не посадили в тюрьму, вопреки распространившимся слухам о том.

Я оставался изгоем почти десять лет. Только тогда моё имя снова появилось в «Кто есть кто». К собственному удивлению, я оказался на гребне волны. Я стал интервьюером высшего класса для таких изданий, как «Saturday Evening Post», газеты Хёрста и «Liberty». В «Liberty» я проработал почти десять в качестве советника редакции. Вместе с Полом Элдриджем я написал трилогию о Вечном Жиде, которая оставалась бестселлером на протяжении многих лет и до сих пор переиздается в США и Англии. Германское издание было сожжено нацистами на первом же аутодафе.

Я интервьюировал многих величайших современников – Фоша, Жоффра, Гинденбурга, Клемансо, Шоу, Гауптмана, Эйнштейна, Генри Форда, Шницлера [55], Фрейда, Гитлера, Муссолини и др. Вильгельм II, живший в изгнании в Доорне, стал моим другом. Я помогал ему писать статьи, которые печатались под его именем по всему миру. Собственный опыт Первой мировой войны я использовал в книге о пропаганде «Сеющий семена ненависти». Дружба с Фрейдом дала свои плоды в романах и «Плоть и кровь моя. Лирическая автобиография с нескромными примечаниями». Мою переписку с Вильгельмом II приобрел Гарвардский университет. Коллекция Йельского университета пополнилась письмами ко мне полковника Хауза [56], а копии адресованных мне писем «Колумба Бессознательного» хранятся в Архиве Фрейда в Библиотеке Конгресса.

Вторая мировая война принесла мне ещё больше испытаний. Я делал всё возможное, чтобы удержать мою страну, Америку, от участия в войне. Истории о (немецких) зверствах, которые начали стремительно тиражироваться, казались мне повторением аналогичных басен, которыми пропаганда кормила нас в Первую мировую. Я без колебаний стал советником Германской информационной библиотеки. Мир не помнит, что великий британский государственный деятель Ллойд-Джордж, посетив фюрера в 1936 г., назвал его «германским Джорджем Вашингтоном». Черчилль прославлял его как «бастион против большевизма». В 1938 г. он сказал, что желал бы Британии найти собственного Гитлера для воссоздания своего могущества, если она когда-нибудь проиграет войну. Стоит ли удивляться, что я не оценил патологический аспект гитлеровского гения? Впервые я интервьюировал его в 1923 г., когда он был сравнительно мало известен. Я написал: «Этот человек, если будет жив, будет делать историю – к лучшему или к худшему». Сбылось и то, и другое. Я назвал его «гиперкомпенсацией германского комплекса неполноценности».

Под воздействием военного психоза я был обвинён и сразу же заключен в тюрьму по невнятной статье одного из Актов Конгресса, который пришлось переписывать после моего процесса для придания ему законной силы. После освобождения Джордж Бернард Шоу написал мне в своей характерной манере: «Я вижу, что после пяти лет они Вас отпустили. Похоже, Вы выдержали всё это с исключительным присутствием духа. Большинство мучеников уже ни на что не годны». Я не претендую на звание мученика. Заточение расширило круг моего опыта, и я могу повторить вслед за Теренцием: «Я человек, ничто человеческое мне не чуждо». Общение с убийцами, бандитами, ворами и им подобными в условиях полного социального равенства вдохновило меня на роман «Ничто человеческое», выпущенный в Соединённых Штатах под псевдонимом «Стюарт Бентон» и в Англии под настоящим именем. Книга «Превращая людей в скотов», недавно изданная под моим именем, спокойно осмысливает тяготы тюремной жизни. После осуждения меня снова изъяли из «Кто есть кто»; двери большинства периодических изданий остаются для меня закрытыми. Будучи погребённым не впервые, я спокойно ожидаю повторного воскресения.

Книг и периодических изданий, где говорилось обо мне, слишком много, чтобы перечислять их. Как «Форест Квадрат» я фигурирую в четырех романах Эптона Синклера о Ланни Бэдде [57], как поэт-декадент Стрэскона в его же «Столице», опубликованной намного раньше (в 1908 г.). Поэт Алмахус в книге «Смотри на женщину» Эверетта Гарре [58]– тоже я. Многие сочинители, включая автора «Подполья» Джона Роя Карлсона [59], нашли во мне удобную мишень. В качестве вполне безобидного персонажа я появляюсь в «Великом Звере», биографии Алистера Кроули, одно время (в 1917 г.) редактировавшего мой «International». Профессор Тэнзилл [60]в «Чёрном ходе к войне» судит обо мне академично и беспристрастно.