Дети солнца - Светлана Шишкова-Шипунова Страница 44

— Девчонки, смотрите, что я нашла.

Три растрёпанных картонных коробки, в них – большие, тяжёлые, с глубокими чёрными бороздками и круглыми красными наклейками в сердцевине пластинки Апрелевского завода.

— «Красная розочка». Исполняет Гелена Лоубалова и оркестр Московского театра эстрады. Вы не помните? А я помню: «Как у нас в садочке, как у нас в садочке…». Так, а это что? «Два сольди»… «Маленькая Мари»… И это помню: «Да, Мари всегда мила, всех она с ума свела…». «Рио–Рита», «Фраскита»… О! «Брызги шампанского»! Вот это они любили. Папа всегда эту ставил по праздникам. А вообще он любил Шульженко, Утесова и Бернеса. Эх, жаль, не на чем прокрутить.

Пластинки я забираю себе. Таких теперь нигде не найдёшь. А вот с журналами что делать? Когда извлекли из всех шкафов стопки журналов, собранные мамой за последние десять лет, и разложили их на полу, они заняли все свободное от мебели пространство комнаты. «Новый мир», «Знамя», «Иностранная литература», «Дружба народов», «Звезда»… 87–й год, 88–й, 89–й…

— Господи, вы только посмотрите, она даже «Урал» выписывала!

— Она хоть их читала?

— А это что?

В каждом журнале аккуратные закладки, и главное находим вот что – общая тетрадь, в которой… полный каталог публикаций по каждому журналу в отдельности.

— С ума сойти можно!

— Нет, ну куда это все девать?

— Вообще‑то она так говорила: когда я умру, вы это все отдайте в какую‑нибудь библиотеку.

— А давайте позвоним в дом престарелых.

Звоним, объясняем. Там не очень понимают, на каких условиях мы им предлагаем.

— Да ни на каких, просто приезжайте и забирайте, бесплатно!

У них нет транспорта, некому грузить и вообще некуда ставить…

А фотографии? Сколько фотографий! Вот папа с мамой молодые, ещё в Куйбышеве. У мамы волосы чёрные на прямой пробор и коса вокруг головы уложена короной, никогда она потом так не носила. А папа – кудрявый блондин, папироска в зубах, прямо киноартист! И одеты интересно – на обоих длинные и широкие светлые плащи, назывались «макинтош». А это серебряная свадьба у них, мама уже блондинка, сложная конструкция на голове, волосы уложены буклями, костюмчик белый, кримпленовый, туфельки на шпильках. А папа – скромняга, тёмный костюм, тёмный галстук (терпеть он их не мог), от кудрей уже мало что осталось, наоборот, залысины высокие, держит маму под ручку, деликатно так, специально для фотографа. Разобрать бы все как следует, рассортировать, сложить в альбомы, в конверты…

— Так мы никогда не закончим, клади все в коробку, потом разберёмся.

Новая хозяйка звонит, интересуется, когда мы, наконец, освободим. А у нас ещё кухня, кладовка…

— Девчонки, из кухни надо просто все на улицу, на лавочку и на помойку, пусть берут, кто хочет.

Мы с Неллей упаковываем мешки и коробки, а Женя с Аллой выносят их во двор. И мы уже видим из окна кухни, как у мусорных контейнеров собирается целая очередь каких‑то людей, которые быстро–быстро растаскивают все в разные стороны.

Осталось решить проблему пианино.

— Может, новая хозяйка оставит себе?

— Я уже спрашивала, ей не надо.

Жалко. Это ж все‑таки не сковородка старая и даже не телевизор, который уже уехал на дачу к моей свекрови.

Пианино стояло в опустевшей и даже начавшей ремонтироваться квартире неприлично долго. Новая хозяйка сначала просто накрыла его какими‑то тряпками, потом передвинула из зала в прихожую, потом и вовсе выставила на лестничную клетку. И там оно стояло ещё какое‑то время, и дети, забегая на 9–й этаж, открывали крышку и колотили по клавишам, чуть ли не сидели на нём, кто‑то прилеплял к его поцарапанным уже бокам жвачку, кто‑то даже тушил, видимо, об него окурки. Очень скоро вид оно приобрело совершенно непотребный.

Наконец Нелле подсказали телефон какой‑то женщины, у которой девочка учится в музыкальной школе, а инструмент купить не на что, она позвонила и предложила ей поехать по такому‑то адресу и забрать пианино.

— Вызовете мастера, он вам его настроит, и будет ещё играть, оно хорошее пианино, — объясняла Нелля.

— Да у меня денег совсем нет, сколько вы за него хотите? — спрашивает эта женщина.

И Нелля отвечает, что нисколько мы не хотим, так забирайте, мы вам ещё спасибо скажем, потому что сердце кровью обливается, как подумаем, что оно там стоит в подъезде. Женщина обрадовалась, и в тот же день пианино снесли на руках с 9–го этажа и увезли в неизвестном направлении.

Дома я стала разбирать мамины бумаги, извлечённые из разных ящиков и торопливо сваленные в одну коробку. Всё перемешалось – трудовая книжка, партбилет, удостоверения — ветерана труда и пенсионное, старые почётные грамоты и благодарности, книжка квартплаты, письма от тёти Инны из Белгорода–Днестровского и Аллочкины с Камчатки, Женин табель успеваемости за первый класс, газета с моей первой публикацией, письмо от Антоши из пионерлагеря, квитанции за газ, вырезки из газет с кулинарными рецептами… И вдруг наткнулась на сложенный вдвое листок. Развернула, там всего две строчки, в столбик, как начало стихотворения:

«Я родилась в Чернигове.

Нас было две сестры…».

Бедная мамочка, что это она? Зачем? И главное – когда? Давно, или, когда уже слегла? Я тихо поплакала над этой бумажкой, потом сложила все назад в коробку, заклеила скотчем и задвинула в дальний угол шкафа.

Всё. Хватит. Надо жить дальше.