Потерянный среди домов - Дэвид Гилмор Страница 44

Это было страшно, все это, мысль о том, что тебя могут вышвырнуть, что ты больше не будешь испытывать чувства принадлежности. Весной по воскресеньям, дважды в год у нас был церковный парад, мы все одевались в синие волосатые формы, с винтовками, беретами и гетрами, и начищенными пуговицами, и ремнями, и маршировали по Церковной улице, барабаны били и хлопали, звук эхом отражался от зданий, толпы народу стояли на тротуаре, глядя на нас, и мы чувствовали, что мы – сливки хренова общества, глядя, как эти тряпожопые мальчишки показывают на нас, насмехаются, притворяются, что маршируют, и мы думали все время, что они просто ревнуют, что они сами хотели бы пойти в такую школу, где тебя одевают как солдата и где ты маршируешь на глазах у всего мира, четыре сотни ребят маршируют по улице одновременно. И все – принадлежность. Принадлежность чему-то. У тебя возникает такое чувство, что, если ты сделаешь неверный шаг в любом направлении, в ход пойдет мухобойка, и следующее, что ты будешь знать, – это что ты стоишь на краю дороги с грязным лицом, глядя, как другие мальчишки маршируют мимо. Думая, боже, какие козлы, но втайне желая быть одним из них.

Вот такая чушь. Дерьмовая собачья чушь.

Стоя в тени, я видел, как большой серебряный автобус, качаясь взад-вперед, свернул с Бэй-стрит и въехал из-за угла на станцию. Двери со свистом открылись. Я знал, что это тот автобус. Я подождал, пока народ выйдет, а потом заторопился к нему. В автобусе был только водитель.

– Он идет в Буффало? – спросил я.

– Отправление через двадцать минут.

– Сесть можно?

Я взобрался в автобус, оставив чемодан у багажного отделения, и пошел прямиком назад. Окна были окрашены в зеленоватый цвет. Я скользнул на сиденье. Забавно, когда мне осталось совсем ничего до отъезда, я стал по-настоящему нервничать, будучи уже здесь, всего в нескольких минутах от воли. На станцию въехал полицейский автомобиль. Подождал там минутку, как упрямая собака, которая не знает, либо стянуть ваши отбросы, либо вас тяпнуть, а потом желтые огни зажглись, и автомобиль двинулся, очень медленно, вдоль по скату и дальше по улице.

Я так разнервничался, что захотелось выкурить сигарету. Я выпрыгнул из автобуса и пошел в универсам, который был рядом. За кассой работал китайский парень. Я спросил «Дю Мориерс», которые курила мама, заплатил парню сорок пять центов, взял какие-то спички и побежал обратно к автобусу. Я так торопился, что едва мог содрать тонкую обертку с пачки. Я зажег сигарету, сделал глубокую затяжку, дым кругами выходил у меня изо рта. Синее облако и запах табака напомнили мне старушку, когда мы обычно ездили в вечерние поездки по деревне и она просила меня раскурить ей сигарету.

– Ради бога, – говорила обычно она, – надеюсь, это не сделает из тебя курильщика.

Люди начали садиться в автобус. Они выглядели достаточно дружелюбными, а я не хотел наживать себе врагов, так что я помог парню в болтающихся на заднице мешковатых джинсах втащить сверток. Девушка с белокурым конским хвостом и темным макияжем вокруг глаз прошла по проходу несколько снобистски, словно она боялась, что кто-нибудь попытается пристать к ней, и она всем видом говорила «отвалите». До меня донесся запах ее духов. У меня было такое чувство, что она только что удовлетворила своего бойфренда, и готов спорить, что она по-другому выглядела, когда его удовлетворяла. А может быть, и нет. Может быть, она прогнала своего бойфренда. Вот о каком собачьем дерьме я думал. Не знаю, почему я вижу мир таким уродливым образом, одних тупиц, и развратников, и долбоебов, и кретинов, и неудачников, но в самом деле, то, что я вижу, это просто их парад, поэтому я каждую секунду говорю: благодарение Богу, я не такой, как этот козел. Должно быть, я нервничал, похоже на то. Иногда именно это заставляет видеть вещи немножко в другом свете. Как будто каждый может дотянуться и впиться тебе в глотку.

Наконец двери закрылись и автобус двинулся с Бэй. Я уже некоторое время избегал думать о Скарлет, это было словно касаться электрического провода пальцем, просто чтобы посмотреть, что все еще бьет током. Но оттого ли, что я уезжал, это было не так болезненно, теперь не имело значения, с кем она. Так что, когда автобус совсем заполнился и набрал скорость, оказалось, что я снова думаю о ней, вспоминаю мелкие подробности: как обнаружил игрушечного медвежонка у нее в кровати или как она звонила мне летними ночами, я – в комнате мамы, нога танцует на стене. Парень, я даже потряс головой, до чего ж невероятно, как вещи могут изменяться. Я хочу сказать, если бы мне сказали тогда, знаете, в одну из тех ночей, когда светлячки бьются в садовое окно и моя мама сидит на крыльце, поджав ноги, слушая «Арривидерчи, Рома», если бы сказали: Саймон, через три коротких месяца все это исчезнет и ты окажешься в автобусе, направляющемся на юг во Флориду, школы нет, дома нет, Скарлет нет, я бы подумал, что кое-кто свихнулся. Я хочу сказать, только представьте себе, что может случиться в какие-то три месяца.

Мы ехали по скоростному шоссе, покрышки издавали тот навязчивый звук по асфальту, сигаретный дым вился в воздухе; модно одетый итальянец на несколько рядов впереди повернул маленький фонарик над головой и читал книгу. Я же предпочел мечтать наяву, глядя в окно и думая обо всем том, что ждет меня впереди. Я открыл бумажник и пересмотрел бумаги, одну за другой. Свидетельство о рождении, школьная карточка, пятнадцать долларов мелкими купюрами. Конверт Е.К. Во внутренний карман, там, где, как предполагалось, должны храниться права, я засунул нашу со Скарлет фотографию. Это было фото, когда мы снимались вдвоем в кабинке в ту ночь на выставке. На ней белая рубашка и платок вокруг шеи, она смотрит прямо в объектив. Я глядел на нее и чувствовал ее запах. Это были духи «Бушерон», от их запаха мой желудок сотрясался. Я все еще любил ее, это так. Когда она услышит о моей поездке, кто знает? Назло себе я принялся мечтать о том, как кто-нибудь позвонит ей в Квебек, в пансион, она возьмет трубку в подвале, я почти вижу ее в длинной рубашке, волосы завязаны в конский хвост. Это ей не идет, от этого ее подбородок кажется слабым. Кожа выглядит немного желтой. Но стоп. Рубашка распахнута, она низко застегнута, и я вижу ее шею. И. маленькую впадину у горла. Я вижу ее у телефона, кто-то говорит ей, что я сбежал. Правда, скажет она, кроме шуток? Сбежал посредине ночи? И отправился в Техас? Она возвращается к себе в комнату, думая, что за авантюрист!. Потом я представляю, как выглядываю в окно на Форест-Хилл, смотрю на Данвеган-роуд, падает снег, будто на рождественских открытках, и вижу Митча, который идет по улице, маленькая коричневая фигурка на фоне снега. А рядом со мной, в этой мечте, Скарлет. Мы сидим в большом доме, очень спокойно, здорово пахнет, как будто внизу рождественская елка, и подарки, и вечеринка. Так, как всегда пахнет дом на Рождество. И мы двое сидим там, пока снаружи падает снег, и нельзя различить через окно ни звука.

Я думал про себя, что собираюсь путешествовать, уехать далеко-далеко, может быть в Китай, что меня не будет долгие годы, а затем, когда все решат, что я мертв и пропал, я вернусь. Может быть, я увижу семь чудес света, получу кусочек каждого, камешек или травинку, и привезу их Скарлет. И тогда она полюбит меня снова.