Валтасар. Автобиография - Славомир Мрожек Страница 44

Я поехал в Собешув, в не существующий уже нынче пансионат. Я всегда любил Воссоединенные земли, поскольку все там немецкое и можно воображать, будто ты за границей. Местность была довольно гористая и лесистая, пансионат располагался в парке, отдыхающих мало — точно не помню сколько, ибо писал, как в трансе, шесть дней и ночей, пока не вывел слово «Конец». Мой рекорд в сочинении пьес.

Завершив работу над пьесой (она называлась «Полиция»), я почувствовал облегчение и одновременно радикальную перемену. Хотя это была комедия, я впервые ощутил себя настоящим писателем и с тех пор никогда в этом не сомневался. Результат превзошел все ожидания и принес мне много радости. Театр в Польше был тогда важнейшим из искусств — причина крылась, прежде всего, в его массовости и в умении обходить цензурные ограничения. Обладая необходимыми способностями творить для театра и наивно веруя, что эти способности будут сохраняться вечно, я чувствовал себя властелином Вселенной.

Вернувшись в Краков, я переписал текст и занялся его распространением. Я понимал, что пьеса — свежая, новаторская и заслуживает немедленной постановки. Отнес ее в Старый театр и стал ждать восторженного ответа.

Между тем ответ пришел не сразу. Директор театра, с которым меня связывало отдаленное знакомство — в Кракове все как-то знают друг друга, — собственноручно написал, что пьеса, в общем, неплоха, но не лишена недостатков, и, чтобы эти недостатки исправить, он предлагает мне встретиться. Выправленная по его советам пьеса будет подписана этим директором и мной — и поставлена в его театре.

Прочитав все это, я не мог удержаться от смеха, но одновременно испытал настоящий триумф. Не ответив на письмо, я послал «Полицию» в Варшаву, Адаму Тарну, недавно назначенному редактором журнала «Диалог». Немедленно пришла телеграмма примерно такого содержания: «Пьеса отличная. Предлагаю Драматический театр в Варшаве. Прошу приехать оговорить условия».

Пьесу я завершил в марте. Театральный сезон продолжается до конца июня, после чего театры приостанавливают работу до 1 сентября. Значит, премьера должна состояться не позднее конца июня, но для «проката» спектакля останется мало времени. Вскоре я начал догадываться, с чем была связана поспешность Адама Тарна: продолжающаяся два года «оттепель» шла к концу.

Я не мог удержаться от злой шутки: отослал недействительный уже билет на поезд Збышеку Цибульскому на Мазуры. Збышек организовал там лагерь для группы «Бим-Бом» и разрабатывал очередную программу. Я считал, что — как тогда говорили по-русски — Збышек «намек понял».

В конце июня я снова отправился в Варшаву — на премьеру. Каждому неврастенику, который постоянно терзается по поводу своей горькой судьбы, советую написать пьесу и поставить ее в театре. Драматический театр в Варшаве, помещающийся во Дворце культуры и науки, не видел человека более счастливого, чем я. Зрители сползали с кресел от смеха и ежеминутно аплодировали. С каждым антрактом возбуждение росло, и в конце третьего акта, когда сержант произнес последнюю фразу: «Да здравствует свобода!», повисла тишина, а потом ее обрушил единодушный и долго не прекращавшийся шквал аплодисментов. Меня вызвали на сцену, я кланялся вместе с актерами бессчетное количество раз, давал интервью за кулисами, и Свидерский — режиссер спектакля — вывел меня через боковой выход, чтобы уберечь от толпы неожиданных почитателей, которые два часа назад знать не знали о моем существовании. Все, что было для меня самым важным, произошло.

Как я и надеялся, эта история — или, если угодно, скачок в развитии моей личности — закрепила за мной репутацию общепольского, а не только краковского писателя. И значительно способствовала моей популярности. Участились предложения перебраться в Варшаву. Но, хотя в Кракове меня все больше угнетали мои жилищные условия, я сопротивлялся соблазну. И даже мое окно, из которого был виден курган Костюшко, оставалось мне дорого. Так что я мирился с отсутствием ванны и ходил в мужскую баню.