Дом, в котором… Том 3. Пустые гнезда - Мариам Петросян Страница 44

Кто-то хлопает меня по спине и говорит, что рад нашей встрече. Это Черный. С пакетом молока, из которого торчит соломинка. Он садится на край нашего столика и спрашивает, как я поживаю.

– Отлично, – говорю я.

– Ужас, ужас, – возражает Табаки, раскачиваясь в Мустанге. – Не слушай его, Черный, он только что рассказал кошмарные вещи о Могильнике, я даже не стану их повторять.

Черный подмигивает мне тем глазом, который не виден Табаки.

– А что говорит об этом Сфинкс?

– А Сфинкс ничего и не слышал. Его здесь не было.

– Я говорю, что он говорит о его возвращении, а не о Могильнике.

– О возвращении Курильщика он пока не говорит, – охотно делится Табаки. – И уже, наверное, не скажет. Он говорит сразу или вообще ничего не говорит. И потом, говори не говори, если его вернули, что уж тут поделаешь.

– Ну… – Черный залпом допивает молоко, комкает картонный пакет и забрасывает его в урну. – Я к тому что если он что-то все-таки скажет, я готов взять Курильщика к себе. В любой момент. Так и передай ему, когда увидишь.

Он встает со стола, расправляет за собой скатерть, говорит нам:

– Привет, – и уходит.

– Добрая душа, – бесится Табаки. – Готов прибавить еще одного Пса к уже имеющимся восемнадцати, если Сфинкс поведет себя как старая перечница и скажет что-то не то. Я сейчас заплачу от умиления!

– Слушай, ты обещал сводить меня к Горбачу, – напоминаю я. – Может, мы уже поедем?

– Может быть, – мрачно бормочет Табаки. – Если ты не считаешь, что я должен немедленно передать Сфинксу послание главного Пса, пока оно еще дымится.

– Я так не считаю. Послание подождет.

– Тогда поехали, – Табаки достает из рюкзака мятую бейсболку ядовито-зеленого цвета, расправляет и нахлобучивает на копну торчащих волос. – Я готов. Не забудь сигареты, а то их сразу сметут, чуть отъедем.

Во дворе теплее, чем в Доме. Группа Логов под стеной принимает солнечные ванны в одежде, распластавшись в живописных позах. Тихо приветствуют нас из-под фуражек, когда мы проезжаем мимо.

– Как после расстрела, – говорит Табаки. – Только крови не видно.

Дуб отбрасывает густую синюю тень. На корявом стволе пляшут солнечные зайчики. Табаки останавливается, въехав на газон, и долго копается в рюкзаке.

– Это целая система, – объясняет он. – У каждого визитера свой сигнал и, желательно, причина для визита. Так он намекнул, чтобы не очень донимали. А то, знаешь, пошли слухи, что он якобы предсказывает будущее, и народ хлынул сюда стадами. Вытоптали весь газон. Вот ведь, как странно. Достаточно влезть на дерево, и тебя уже считают оракулом.

Не переставая болтать, он достает из рюкзака гармошку, обмахивает ее и, приложив к губам, начинает наигрывать «Дождевую песню».

Я смотрю на дуб. Снизу не разберешь, где там палатка Горбача и где сам Горбач, только маячит что-то матерчатое, полузаслоненное ветками. Я всматриваюсь в этот лоскут, щурясь от протыкающих листья солнечных лучиков, и фантазирую, что это сушатся на бельевой веревке подштанники Горбача и что где-то там, в вышине, у него развешаны по сучьям котелки и плошки, и связки сушеных желудей, и что, может даже, он там готовит неведомые смеси из дубовых листьев, вороньего помета и майских жуков. Пока я представляю все это, он спускается сам, загорелый, как головешка, обросший и полуголый, – настоящий отшельник, только белки глаз сверкают в зарослях волос и на шее что-то позвякивает.

Садится в развилку двух толстых веток, скрестив голые ноги. Не высоко и не низко, нам не дотянуться, но ходячий бы смог, если бы постарался.

– Привет, – взмахивает гармошкой Табаки. – Видишь, что делается? Курильщик опять возвратился. И теперь уж останется до выпуска. Кто бы мог подумать, а?

– Действительно, – вежливо соглашается Горбач. – Кто бы…

Он в одних трусах, какой-то потертый ремешок стягивает волосы на лбу. Наверное, чтобы хоть что-то видеть. Нисколько не удивлен сообщением Шакала. Да и странно было бы, удивись он, меня-то он увидел до того, как ему все объяснили.

Сообщая последние новости, Табаки оглядывает дуб и сидящего над нами Горбача с видом гида, демонстрирующего заезжему туристу главную местную достопримечательность.

Я – как турист, и Горбач – как достопримечательность, молчим. Он рассматривает газонную траву и валяющихся в отдалении Логов, я – ветки дуба и его босые ноги.

– Ну и что ты на все это скажешь? – требовательно спрашивает Табаки, покончив с новостями.

– Скажу? – Горбач рассеянно глядит вверх. – Скажу, что все, наверное, к лучшему. Что я еще могу сказать? Извините, но тут не очень удобно сидеть.

Он кивает нам, без тени улыбки, встает и скрывается среди веток. Шуршит там, поднимаясь выше, и больше мы его не видим.

– Слыхал? Куда там оракулам древности, – восхищенно вздыхает Табаки. – Потому его и не оставляют в покое. Что он швыряется такими избитыми сентенциями.

Мы катаемся по двору, поглядывая на дуб, в кроне которого скрывается ушедший от мира Горбач. Внезапно Табаки останавливается.

– Есть еще кое-что, на что тебе стоило бы взглянуть, – говорит он. – Погуляй минут пять и приезжай в класс. Я там пока все подготовлю.

– Что подготовишь?

Таинственно улыбнувшись, Шакал отъезжает.

Я с тревогой слежу, как он приближается к пандусу. При подъеме гирек будет явно недостаточно, чтобы удержать коляску. Рюкзак перевесит.

Но Табаки на ходу извлекает из кармашка на спинке Мустанга веревку с кошкой, разматывает ее и лихо забрасывает на крыльцо, с первой попытки зацепив крючьями за перила. Даже не дернув за веревку, чтобы убедиться, что крюк не соскользнет, он взлетает по пандусу, перебирая по ней руками. Уже на крыльце не удерживается и оглядывается на меня. Видел ли я, оценил ли?

Я видел и оценил, и, смотав свое абордажное приспособление, довольный Табаки скрывается в дверях.

Между первым и вторым этажами я натыкаюсь на Лэри. Он тоже здорово загорел и отрастил клочковатую бородку. Вчера я его не разглядел как следует.

– Привет, Курильщик, – говорит он. – Ты как, здоров теперь? Ничего не болит?

Я говорю, что все в порядке, и спрашиваю, не знает ли он, что за достопримечательность собирается показать мне Табаки в классе.

– Это его коллекция, – пренебрежительно машет рукой Лэри. – Ерунда всякая. Куча хлама, по правде говоря. Но не вздумай его так назвать. Табаки тебя просто убьет.

Я говорю:

– Спасибо, что предупредил.

Лэри говорит:

– Не за что, старик.

Он спускается загорать, а я поднимаюсь глядеть на коллекцию.

Коллекция действительно оказывается кучей хлама. Сваленной посреди класса. Столы отодвинуты к стенам, наверное, чтобы освободить ей место. На одном столе сидит Русалка, спрятавшись под волосами, так что только кончики кед торчат. Табаки, застывший у подножья коллекционной горы, сам кажется ее фрагментом. Ожившим экспонатом.

– Ну? – спрашивает он. – Как тебе все это?