Печали американца - Сири Хустведт Страница 44

— То, что я имею сообщить, касается, точнее связано, именно теснейшим образом связано, — подбородок Бертона дрожал, как желе, — с Генри Моррисом!

— С Генри Моррисом? — переспросил я. — Тем самым? Ингиным знакомым?

Он кивнул и произнес, не поднимая глаз от стола:

— Я, э-э, ну, одним словом, я веду наблюдение за Ингой.

— Что-о-о? — оторопело протянул я.

Бертон в ужасе замахал лапками, чтобы я понизил голос, потом еле слышно пробурчал:

— Просто проявляю, так сказать, бдительность.

— Это Инга попросила тебя проявить бдительность?

— Нет, я бы так не сказал.

— А как бы ты сказал?

— После той… коллизии в парке и ужина, очень, кстати, приятного, очень, так вот, я по собственному почину решил, что надо быть настороже.

— Настороже. Час от часу не легче. Бертон, дружище, ты хочешь сказать, что ты Инге сторож? Ты следишь за ней и Генри? Чего ради?

Это был вопрос сугубо риторический. Конечно, ради любви. Он сам, призвав на помощь любые слова, кроме самого главного, сознался, что глубина чувств, которые он испытывает к моей сестре, в той или иной степени дают ему право следить за нею. Все это время бедный пылко влюбленный Бертон целыми днями ходил хвостом за Моррисом и Ингой «для ее же блага».

— Я убежден, — сказал Бертон, — что Моррис в личной жизни не слишком щепетилен.

— Ты о чем?

— Я видел его с той женщиной, из парка, — мрачно прогудел он. — И слышал, как они говорили о каких-то письмах.

Схватив вместо носового платка салфетку со стола, он яростно отер ею лицо.

— Ее зовут Эдди Блай, она снималась в фильме по сценарию Макса Блауштайна. Я заранее прошу прощения, что оскорбляю твой слух, но эти двое, по-моему, спелись.

— Я не понимаю, как ты смог разобрать, о чем они говорили. Моррис же наверняка запомнил тебя на ужине. Неужели он тебя не узнал?

Лоб Бертона опять покрылся испариной. Салфетка и носовой платок пошли в ход одновременно. Несколько раз ткнув ими себе в лицо, он хриплым шепотом выдавил из себя:

— Конспирация!

Однако, как выяснилось, Бертон, даже инкогнито, не сумел подобраться к Моррису и его даме, которые сидели в ресторанчике в Гринич-Виллидж, достаточно близко, и говорили они тихими голосами, но он клялся, что несколько раз слышал, как Моррис произнес слово «письма». Еще он сообщил, что прямо посреди разговора Эдди Блай вдруг принялась плакать навзрыд, потом почему-то помянула свое участие в собраниях Общества анонимных алкоголиков и еще говорила о каком-то Джоэле. За все время она выпила три чашки эспрессо, и не успели они с Моррисом выйти на улицу, тут же закурила.

Мой ответ Бертон знал заранее: подобное вмешательство в чужие дела может иметь самые неприятные последствия для всех участников; заигравшись в Шерлока Холмса, есть риск зайти настолько далеко, что как бы самому потом не пожалеть, что начал; и кроме всего прочего, если Бертон ходит хвостом за посторонними людьми без их ведома, то сам он тоже, получается, «в личной жизни не слишком щепетилен». Он все понимал, со многим был согласен, но свой тайный сыск почему-то предпочитал рассматривать сквозь призму рыцарства. У рыцаря есть дама сердца; рыцарь совершает во имя нее подвиги, а желанием или нежеланием прекрасной дамы быть дамой сердца, по законам рыцарской чести, можно пренебречь.

Поскольку сам он Инге ничего не сообщил, я спросил его, как, по его мнению, нам следует поступить с этой, с позволения сказать, информацией.

— Делай все, что считаешь нужным, — выпалил Бертон с обезоруживающей откровенностью. — Я целиком на тебя полагаюсь.

Когда принесли кофе, он поинтересовался, как дела у Миранды, и сказал, что она показалась ему «красивой, интересной», а потом, после череды эпитетов, договорился и до «обольстительной».

— Согласен, — ответил я, — но, к сожалению, никакого романтического интереса ко мне она не испытывает.

Бертон заглянул мне в глаза, потянулся через стол, на мгновение накрыл мою руку мокрой ладонью и тут же ее отдернул.

— Это вопрос самоконтроля, — слушал я ломкий голос мисс У. — Мэйси говорит все, что взбредет ей в голову, порой совершенно нелепые, абсурдные вещи, но все ее слушают, а ей бы только улыбаться, кивать, хохотать. Вот я, прежде чем сказать что-нибудь, собираюсь с мыслями и взвешиваю каждое слово, но меня почему-то считают занудой, хотя я говорю вещи куда более умные.

— Разговор — это не просто сказанные кому-то слова. Он зачастую носит характер свободной игры с другим человеком, а вы, прежде чем вступать в игру, останавливаетесь.

Мисс У. сидела, сложив руки на коленях. Несколько секунд она молчала.

— Барьер, — прошелестела она. — Забор вокруг игровой площадки.

Она положила ногу на ногу, и я неожиданно почувствовал нахлынувшее вожделение, которого она у меня ни разу прежде не вызывала. Пятидесятилетняя толстушка, на которую я никогда не смотрел с интересом. С чего это вдруг?

— Вы что-то вспомнили? Какой-то конкретный забор?

— Даже не знаю. Я же вам рассказывала, я очень многое забыла, а про детство вообще ничего не помню.

Она как-то обмякла, словно устала.

— Вот сейчас, в разговоре со мной, эта игра у вас была. Когда вы сказали про забор, мне стало по-настоящему интересно, я оживился, даже увлекся.

Мисс У. моргнула. Уголки губ на миг приподнялись в робкой улыбке, потом опустились, и мне показалось, что пациентка засыпает. Она прикрыла глаза. Я смотрел, как она дышит. Неизвестно почему мне вдруг вспомнился отец, пилящий во дворе доски. Потом перед глазами возник забор из колючей проволоки.

Мисс У. открыла глаза:

— Совсем сил нет.

— Вы прячетесь за сном от игры со мной, вас это пугает, вы чувствуете опасность.

— Мне очень интересно все, что вы говорите, я хочу понять, потом как-то теряюсь и почти засыпаю.

— Помните, вы однажды говорили мне, что в старших классах вам не нравилось, если отец делал с вами уроки?

— Он как-то излишне увлекался.

— Обратите внимание, вы сейчас употребили слово, которое я уже произнес сегодня, — «увлекаться». Может быть, сегодня я выступаю для вас в роли вашего отца?

Она искоса посмотрела на меня:

— Маме это тоже не нравилось. Когда мы занимались, она без конца заходила ко мне в комнату.

— Она нервничала?

Мисс У. прижала пальцы к губам.

— Получается, что и вы, и ваша мама испытывали некоторую неловкость, потому что ваш отец, занимаясь с вами, излишне увлекался.

— Он перестал меня обнимать.

Голос мисс У. звучал холодно, глаза были прикрыты.