Модель - Николай Удальцов Страница 44

Все произошло слишком быстро даже для меня, человека не медленного.

Дело, если то, что приключилось в ближайший час, можно назвать именно этим словом, было так.

— Мне бы хотелось увидеть ваши картины, — проговорила девушка; и я детализировал ситуацию:

— А как тебя зовут? — приступил я к знакомству — надо же было с чего-то начинать после того, как мы поизливали друг другу душу.

— Ой! Я забыла. Меня зовут Анна… Анна Михайловна.

— Неправда, — сказал я и попробовал на взгляд ее первое удивление:

— Почему?

— Потому что такими молодыми Анны Михайловны не бывают.

— Да Аня я… Аня!

— А как называли тебя родители в детстве?

— Анчоус, — хихикнула она. — Это такая рыба.

— Да. Что-то среднее между килькой и акулой.

— А акула опасная?

— Нет.

Это что-то вроде любви: пока не нападет — не страшно.

— Я не боюсь любви, — довольно самоуверенно сказала девушка; и я констатировал, возможно, невпопад:

— Тогда я буду называть тебя Энн.

— Я хотела бы стать вашей ученицей.

— Почему?

— Потому что мне с вами уже интересно. — Это уже выдавало ее незрелость с головой. И слава богу, что она пока не знала, что со временем слово «интересно» начинает совпадать не с «уже», а с «еще».

— Мне тоже интересно с тобой, — признался я, не задумываясь над тем, куда меня может завести это признание.

— А вам — почему?

— Потому что ученики учатся на учителях, а учителя — на учениках.

Умные понимают, что должны учиться; глупые думают, что должны учить…

…Как-то потом я позвонил своему другу Ивану Головатому и рассказал об Энн.

Рассказ был не слишком подробным, но Иван сказал, помолчав немного:

— В том, что она захотела учиться у тебя тому, что знаешь ты, нет ничего странного или удивительного — умные во все времена учились у умных.

— Если умные учатся у умных, отчего же тогда у нас в стране так много дураков? — поинтересовался я, имея виду не Энн и себя, а некую абстрактную ситуацию, и усмехнувшись не знаю чему.

И Иван ответил, присовокупив к своему ответу вздох:

— Оттого, что дураки всегда находят дураков, готовых учиться у них.

— Оттого они часто бывают в большинстве?

— Дураки в меньшинстве даже тогда, когда их больше всех…

…В это время неизвестно откуда на небо над нами выползла черная туча, которая была такой некрасивой, что ее появление на небе можно было считать неприличным.

Впрочем, потом все получилось так, что, если кто-то сказал бы, что эту тучу послал мне Бог, я не стал бы спорить.

Хотя скорее Бог послал мне эту девушку.

— Я хотела бы посмотреть ваши картины, — повторила девушка уже под первые капли дождя, и мы пошли ко мне. Не знаю, чего она хотела в тот момент на самом деле, но в мастерской у меня мы и картины потом посмотрели.

В конце концов.

Вышло так, как вышло.

Я, как и очень часто в моей жизни, запланировать ничего не успел; а планировала ли что-то она — так и осталось неведомым мне…

…Туча пораздумывала и, явно намереваясь принять участие в происходящем, пролилась поливным дождем.

Молнии пустились в пляс, а дождевые капли в музыку.

Мы могли бы спрятаться в магазине, но Энн сказала:

— Я готова пойти к вам.

И хотя мы знакомы мало, мне кажется, что вы порядочный человек.

Я кивнул в ответ и не стал уточнять, что чем человек порядочней, тем сложней ему уживаться с некоторыми своими желаниями.

В это время дождь стал таким, что полив превратился в мелиорацию; и я подумал о нем словами моего соседа-алкоголика, который обходится ограниченным набором слов для неограниченных поводов высказаться.

И то сказать, человек — единственное существо в погоде, которое эту погоду ругает.

Капли падали с неба на землю, видимо, думая, что так и нужно.

И с этим нельзя было поспорить — не на небо же с земли было падать каплям.

Мы побежали; и я впервые обратил внимание на то, как смешно бегают девушки на каблуках.

Но, чувствуя, что вода заливает, Аня, сняла туфли и весело зашарнирила коленками, форсируя поасфальтовые потоки и прихлопывая лужи голыми пятками — ладошками ног.

А лужи фонтанировали под ее шагами радостными фонтанчиками; и, несмотря на дождь, я видел, что Энн нравится делать то, что она делает.

— Меня отжимать придется, — вздохнула Энн, переводя дыхание и проводя руками по мокрой ткани платья, когда мы оказались в подъезде. В замену слов: «Я сделал бы это с удовольствием», — я просто улыбнулся ей в ответ.

Который был не ответом, а откликом.

— Здорово! — крикнул я, перекрикивая гром, и она ответила:

— Ошарашивательно!

Уже за порогом моей мастерской, она вновь перевела дыхание:

— Вас волнует то, что у вас в доме появилась молодая женщина? — Энн произнесла слово «женщина» — делая на нем ударение, как некоторые мои коллеги, представляясь незнакомым людям, делают ударение на словах «Заслуженный художник…»

И я признался:

— Меня волнует то, что молодая женщина может простудиться, — неумышленно дразнясь, я сделал ударение на слове «простудиться» — как некоторые мои коллеги делают ударение на словах «Народный художник…»

И у нас вышла имитация диалога ударений — как выходят имитацией и некоторые диалоги, и любые имитации…

…Однажды моя приятельница, журналистка Анастасия, сказала мне:

— Знаешь, Петька, вокруг тебя постоянно крутится куча женщин. Люди видят это и относятся к этому по-разному: кто-то говорит, что это правильно, а кто-то критикует тебя за это.

Но никто не называет тебя старым похотливым придурком.

— Наверное, потому, что я не похотлив, — ответил я и поинтересовался:

— А ты сама к кому относишься: к тем, кто считает это нормальным, или к тем, кто меня ругает?

— Я?

А как ты думаешь?

Если я сама из тех женщин, которые крутятся вокруг тебя.

— Спасибо, друг мой, — проговорил я и прибавил хотя и шепотом, но без вздохов — скорее с улыбкой:

— Это не женщины крутятся вокруг меня.

Это я кручусь вокруг вопросов, волнующих женщин, ставших мне близкими…