Клан Ельциных - Анна Гранатова Страница 44

А говорят, от того, что ты не можешь найти себя в жизни, начинаются разные беды — ночные клубы, наркотики, алкоголь…

Пройдет несколько лет, и Боря Дьяченко (Хайтруллин), сын Татьяны, столкнется с подобной проблемой, вслед за своей матерью начав мучиться вопросом о том, зачем он родился на свет.

У него будут деньги и престижный институт, МГИМО, и он, разочарованный в дипломатической карьере и в своих однокурсниках, объявит о том, что собрался бросать институт. Он капризно заявит, что как свободная и демократически воспитанная личность имеет право на все. Он имеет право жить как ему нравится. Индустрия развлечений, яркое времяпрепровождение в ночных клубах и бесконтрольные растраты родительских денег полностью захватят Бореньку. Но что останется от ельцинского внука, если у него отобрать дорогую «тачку», богатый «прикид» и дедушкин кошелек?! Где и в чем будет выражаться эта его, собственно, индивидуальность? В чем он себя проявит как ЛИЧНОСТЬ? Наверно, Боренька и сам задавался этим вопросом, не мог на него найти ответа и еще больше увязал в пучине казино и ночных клубов… И тогда, спасая судьбу и репутацию сына, Таня найдет возможность отправить его доучиваться в Англию. Прессе это будет преподнесено, естественно, как «новый качественный скачок в развитии Бориса Дьяченко», приобретение зарубежного профессионального опыта и «международные перспективы работы».

И только сама Танюша будет знать, сколько горьких слез из-за нерадивого сынка пролилось бессонными ночами на подушку…

Но все это будет потом… А пока…

Таня вышла с сыном на улицу, продолжая думать о том, что это только с виду ей есть чему завидовать. Охрана шла следом, Таня чувствовала на себе тяжелые взгляды, ей было неприятно. Сама по себе президентская должность отца не гарантировала ей счастья.

Таня медленно шла со своим еще маленьким сыном по заснеженным улицам.

— Боря, а кем ты будешь, когда вырастешь?

— Не знаю… — Сын капризно пожал плечами. — Но я хочу ездить по всему миру. Хочу, чтобы у меня был свой самолет, и я на нем летал по всей земле. Хочу быть самым известным в мире человеком!

— Куда бы ты полетел в первую очередь?

— В Англию. Там большие дома с каминами и настоящая королева!

— Тогда учи английский язык…

«Первые леди» русского либерализма

НАША ВЕРСИЯ:

Наина Иосифовна с королевской гордостью рассматривала себя в большое зеркало, обрамленное бронзой, и находила себя вполне современной и стильной женщиной. Достойной первой леди страны. Ей нравилось новое платье из мягкого темного бархата, простое, но достаточно эффектное. В последнее время Наине пришлось неоднократно менять свой гарнитур и свою манеру одеваться. В Кремле, куда она стала вхожа, были свои законы и правила. Еще Раиса Горбачева завела «званые четверги для первых леди», и Наина Иосифовна была волей-неволей вынуждена на них являться. Эта вынужденная обязанность потянула за собой и другую — соблюдение кремлевского дресс-кода, то есть, определенного стиля в одежде. Дресс-код предписывал носить простые темные костюмы с прямой юбкой до середины колен и ниже, непременно из дорогой и практичной ткани.

Большинство «первых дам» покупали себе костюмы в дорогих бутиках, и Наине Иосифовне волей-неволей пришлось поддерживать эту тенденцию. В отличие от Раисы Максимовны, которая сама диктовала условия своему окружению, Наина была человеком зависимым, в том числе и от чужого мнения. Провинциальную жилку она не могла да и не желала в себе изживать.

Наина была противоположностью Раисы Горбачевой.

ИЗ КНИГИ Б.ЕЛЬЦИНА «ЗАПИСКИ ПРЕЗИДЕНТА»:

«Я, честно говоря, даже не ожидал, насколько естественно способна вести себя Наина в самых сложных обстоятельствах. Попав в музей, она спокойно признается: вот этого художника я вижу в первый раз, этого знаю, он мне нравится, об этом только слышала, а вот это моя любимая картина. И те комплименты, которые мне говорили в ее адрес, прежде всего и сводились к тому, что она удивительно естественный человек, который не боится быть самим собой. Искренне она восхищается тем, что ее восхищает, искренне негодует, если речь зашла о каком-то неприглядном поступке. И эта искренность приятна людям, которые ее принимают, она помогает легко находить общий язык.

За границей у меня нет возможности для больших, неторопливых, как в России, встреч с простыми людьми, для разговора о их быте, заботах, проблемах. Получилось так, что эту информацию собирает для меня жена. У нее очень зоркий женский глаз, она подмечает тысячи мелочей, мимо которых прошел бы мужчина. Именно она мне порой и рассказывает интереснее специалистов о своих ощущениях от той или иной страны, где мы побывали. И мое собственное представление о проблемах, которые мы там решали, становится объемным, я вдруг начинаю понимать, о чем мы не договорили, что упустили, что недоработали. То есть и в этих, вроде бы сугубо торжественных, изолированных от нормальной жизни поездках жена мне реально помогает. А дома она спокойно возвращается к своим обычным домашним обязанностям».

В открытую политику либо в «подковерные интриги» Наина не стремилась. Она была далека от женщин-политиков, которые тратили тысячи долларов на костюмы от кутюрье, — этого требовала публичность, яркость их профессии. Нет, Наина не одевалась в дорогих европейских салонах, как организаторша «оранжевой революции» Юлия Тимошенко, не носила на пиджаке бриллиантовую саламандру, как Мадлен Олбрайт, не была ценительницей особого рода жемчуга, как Маргарет Тэтчер. Ей вполне хватало для психологического комфорта пушистой лисьей горжетки, накинутой поверх шерстяного платья.

Но Раиса Горбачева уж задала планку дресс-кода, ниже которой первая леди опускаться не могла. «Доброжелательницы» объяснили Наине, что одеваться так, как она привыкла, по кремлевским меркам не годится. И Наина согласилась с тем, что в чужой монастырь со своими законами не ходят. Ее гибкий ум позволял быстро мимикрировать под любую среду. Здесь во всем главенствовали его величество Протокол и Негласные правила. Наина быстро поняла, о чем и как можно вести беседу, а о чем не следует. Не принято было плохо отзываться о том или ином политике, о той или иной социальной проблеме. Это назвалось «политкорректностью».

Нельзя было позволять себе излишние эмоции — тон разговора должен быть нейтральным, безоценочным, доброжелательным. Но самое поразительное — Наина должна была освоить особую, протокольную улыбку, ибо улыбка естественная означала провокацию собеседника на эмоциональный ответ, фактически манипуляцию обстановкой, сокращение дистанции общения. Это как запрещенный прием в спортивной борьбе.

Вообще запретов было больше, чем разрешений. Говорить позволялось на темы, которые можно было перечислить по пальцам: о светлом будущем страны, о его героическом прошлом, о сложных перипетиях нового законодательства и об особых исторических датах.

Протокольный отказ от улыбки оказался для Наины легче, чем отказ от любимой меховой горжетки. В провинции, а особенно на Урале, мех был ценностью. Пушнина всегда ценилась там на вес золота. Однако в Москве оказалось, что горжетка никак не сочетается с деловым костюмом, а сам деловой костюм надо не в магазине искать, а шить на заказ — чтоб такого больше ни у кого не было.