Дальше живите сами - Джонатан Троппер Страница 44

5:06

Я просыпаюсь с невесть откуда взявшимся зарядом энергии. В животе у меня урчит. Наверху, на кухне, я открываю набитый снедью холодильник — соседи не поскупились. Кинув на бублик несколько кусочков сыра, я иду еще выше, на второй этаж. В нынешний приезд я ни разу сюда не поднимался. Смотреть, впрочем, не на что: двери в спальни закрыты, за каждой кто-то спит. На цыпочках иду дальше, на чердак, но ступеньки все равно скрипят под ногами — как положено в доме с привидениями. Вылезаю через люк на крышу и, вскарабкавшись по шиферу, усаживаюсь на самый гребень. В детстве я часто лазал на крышу: осматривал окрестности и собирался с мыслями. Пол со Стояком тоже сюда наведывались: покурить травку и полистать порножурналы. А Венди приходила на крышу загорать и одновременно красить ногти. Про Филиппа не знаю. Когда он достаточно подрос, чтобы тоже лазать на крышу, нас, старших, в доме уже не было.

Дом наш стоит на пригорке, и сверху видно не так уж мало: задние дворы всех окрестных домов — с бассейнами, качелями-каруселями, барбекюшницами и разбросанными игрушками. За крышами, в окружном парке на озере Фенимор, за ромбиком бейсбольного поля уже трусят по дорожкам спортсмены. И видно, как всходит солнце, высветляя небо сначала до белого и розоватого цвета, а потом отпуская его в совершенную синеву.

Внизу вдруг появляется моя собственная старшая сестра — босиком, в широких мужских трусах и футболке; она быстро идет сюда от дома Калленов, на ходу собирая в пучок длинные растрепанные волосы. Интересный маршрут в столь ранний час. Буквально через пару минут после того, как Венди проскальзывает в дом моего и ее собственного детства, с нашего крыльца сходит Линда Каллен и тихонько направляется к себе. Наверно, по выражению ее лица что-нибудь стало бы понятно, но я вижу спину. Остается только догадываться. Только догадываться, как связаны между собой эти две женщины и их разнонаправленные маршруты и почему обе они двигаются неслышно — точно туманная утренняя дымка, которая росой выпадает на траву и на мое лицо. Какое такое дело выгнало их на улицу в столь ранний час, когда приглушено все, даже первое робкое дыханье дня? Вот так сидишь на крыше, считая, что ты выше всего этого, и в то же время понимаешь, что ничего ты не выше, что подняться над жизнью невозможно, а про наших ближних мы знаем только одно: что мы ничегошеньки о них не знаем.

6:30

Выйдя из душа, я оказываюсь в кромешной тьме. Что ж, дело привычное. Завернувшись в полотенце, на ощупь пробираюсь к электрощитку. Однако на этот раз, едва я касаюсь вышибленной пробки, под рукой раздается шипучий треск, в лицо бьет голубая вспышка, меня выдувает из полотенца и отбрасывает к дальней стене. Приземляюсь на спину, до обморока — полшага. От электрического разряда мое тело продолжает подергиваться, я ощущаю, как в нем вибрирует каждая клетка. И закрываю глаза…

…Мне три года, я качу по парку на трехколесном красном мотоцикле. На улице холодно. На мне синяя лыжная шапочка и шарф, в который ручьями стекают мои сопли. Пластиковые колеса громко стучат по асфальту, пересчитывая выбоины и трещины. Я отталкиваюсь ногами, чтобы объехать песочницу — огромную, как поле на олимпийском стадионе. Я не знаю, как еду: по часовой стрелке или против. Мне три года, и про часы я ничего не понимаю. Вдруг на моем пути возникает мальчишка, высокий и толстый, с симметричными струйками соплей, бегущих из каждой ноздри к уголкам рта. Над головой он держит серый ячеистый ящик для молочных бутылок и размахивает им, точно свитком с заповедями, полученными на горе Синай. «Халк», — кричит он мне. Непонятное слово. Я еще не дорос до фильмов и комиксов, но даже когда я до них дорасту, словосочетание «Невероятный Халк» все равно останется для меня полной бессмыслицей. Кто этот Халк? Он плохой или хороший? С ним все неясно, а ведь это главный вопрос, потому что в детстве надо обязательно понимать, кто хороший, кто плохой, в детстве нет места двойным стандартам. Мне три года, я никогда не слышал про Невероятного Халка, зато мальчик, который стоит на моем пути, похоже, с ним близко знаком. Кажется, он представляет, что он и есть этот самый Халк. Так, может, Халк — враг рода человеческого? А ящик — это машина. Или дом. Или огромный камень… Или… Не знаю. Но что бы это ни было, ящик летит мне прямо в лицо. Дикая боль. Я как кулек валюсь с мотоцикла на бок, на холодный шершавый асфальт, который оставляет на щеке кровавую ссадину. Кровь идет из носа, изо рта, я кашляю, отплевываюсь, захлебываюсь собственной кровью и реву, реву…

А потом большие могучие руки поднимают меня высоко-высоко — выше толстого мальчишки, выше красного мотоциклета, выше земли. Я прижимаюсь лицом к плечу моего спасителя, и плечо это отчего-то разом и твердое и мягкое. Кровь постепенно пропитывает его суконный воротник, а он поглаживает меня по спине, приговаривая: «Ну все, пузырь, все. Порядок, пузырь, все будет хорошо». Потом он ставит меня на скамейку и принимается аккуратно вытирать мне лицо своим носовым платком. Потом снова подхватывает меня на руки и говорит: «Этот маленький жиртрест тебя здорово приложил». Я не знаю, кто такой жиртрест и кто такой Халк, я толком не понимаю, что случилось, но папа спас меня, и в его руках мне очень надежно. Я зарываюсь поглубже в воротник на его широкой крепкой груди и точно знаю, что никакому жиртресту — или Халку? — меня тут не достать.

6:32

Очнувшись, я вижу над собой встревоженное мамино лицо.

— Джад, — тихонько говорит она. — Лежи-лежи, резко не вставай.