Новый американский молитвенник - Люциус Шепард Страница 44

Я дал ему свою, и он прикурил.

— Ну, как дела, брат? — спросил он.

Я уже привык к тому, что поклонники называли меня по имени, но в его фамильярности явно присутствовал намек на более тесную связь между нами; и тогда я решил спросить у него прямо:

— Это с тобой мы разговаривали в Ногалесе полгода тому назад?

— Может быть. Я со многими разговариваю… и в Ногалесе бываю частенько.

— Но меня ты помнишь?

— Трудно сказать.

— Ты мне еще анекдот рассказывал. Длинный такой, чудной анекдот.

— Да, это на меня похоже, но… — Он пожал плечами. — Может, кто-нибудь другой наподобие меня. Мне говорили, что внешность у меня типичная.

Я уже открыл было рот, чтобы спросить, не его ли я видел вчера в пустыне, но вдруг испугался, как бы он, уверившись, что я разгадал его инкогнито, не выкинул какой-нибудь божественный фокус и не поразил меня немотой или не превратил в сушеную крошку-игуану с брелока для ключей.

— А как жена поживает? — спросил он.

— Моя жена?

— Ну да. Красавица твоего Чудовища. Та, к которой ты прилепляешься.

Некий намек на небезразличие с примесью нахальства появился в его лице, но настолько неявный, что никто, кроме меня, пристально следившего за всякой переменой в его внешности, ничего бы не заметил. Глаза у него были настолько темные, что я даже заподозрил, не стоит ли передо мной тощий длинный гоминид без единой характерной черты или отметины, упакованный в костюм из человеческой кожи.

— Тереза, — сказал он. — Так, кажется, ее зовут?

Я злобно уставился на него:

— Ты что, мозги мне парить пришел?

— Когда встречаются двое бывалых… как же им друг другу мозги не попарить? — Он глубоко затянулся и выпустил дым через рот со словами: — А ты почему спросил?

— Потому что о моей жене мы говорили в Ногалесе. А тот анекдот, который ты мне рассказывал, был, по твоим словам, предметным уроком, чтобы я не бросал ее надолго.

— Так вот оно что… — И он стряхнул пепел с сигареты. — И тебя удивило, что теперь я тоже спросил насчет жены?

— Нет, но когда…

— И потому что это единственная связь, которую ты можешь проследить между тем простофилей из Ногалеса и мной, ты бесишься. Ты же знаменитость. Тебя вместе с женой показывали по телевизору. Вот я и спросил, как она. Просто так, из вежливости.

— Она еще спит, — ответил я. — У нее все в порядке.

Он хмыкнул, как врач, который наткнулся на что-то непонятное в результатах ваших анализов.

— Значит, вы с ней хорошо ладите?

— Тебе-то какое дело? — бросил я в ответ, мгновенно раздражаясь.

— Эй, погоди, не злись. Прости. Я, может, позволил себе чуток лишнего, но у меня такое чувство, как будто я тебя давно знаю. А все из-за твоей книжки. Ты теперь что-то вроде королевской семьи в Америке. А жизнь элиты всегда интригует.

В том, как он говорил — просто, без наигранности, — не было и намека на сарказм.

— Разумеется, — продолжал он, — не исключено, что, когда мы впервые повстречались, если мы вообще встречались, у тебя были проблемы с женой, потому-то я подсознательно о ней и вспомнил. Вот тебе и другая причина, почему я завел разговор на эту тему.

Я понял, что в эту игру мне его не переиграть. Он часами может ходить вокруг да около и ни разу не оступится. Зато теперь я был уверен, что он и есть человек из Ногалеса, — в природе не может существовать двоих типов, обладающих таким скользким красноречием.

— Брак, — произнес он тем временем задумчиво, и это слово повисло в воздухе вместе с кольцами выпущенного им дыма.

— Что — брак?

— Да так, ничего. Просто осмысляю. Балуюсь с идеей. Обдумываю всякие «если» да «кабы». Бывает, начнешь вот так думать о какой-нибудь болезни, и покажется, что она у тебя есть… — Его голос вдруг превратился в сочный баритон. — Холера, например.

— А ты женат?

— Нет, брат. Я обет дал. Поклялся, что женюсь только на женщине по имени Глория Каньон. Если когда-нибудь мне такая встретится, тогда я пропал, ну а до тех пор я женат, как говорится, на своей работе.

— А какая у тебя работа?

— Свободный художник. А специальностей у меня много. — И тут же, не успел я задать следующий вопрос, он сказал: — Нравится мне это местечко, брат. Если выйду когда-нибудь на пенсию, тоже обзаведусь магазином безделушек. За ними будущее, за такими местами.

Я ошеломленно спросил:

— Ты имеешь в виду капиталовложение?

— Ну уж нет, спасибочки. Бизнес тут хреновый. Слишком большая конкуренция. Я говорю об энтропии. Это моя теория. Хочешь послушать?

— Может, в следующий раз, — ответил я. — А то мне еще товар надо расставить.

— В эпоху неолита у людей не было ни времени, ни возможностей изготавливать что-либо сверх того, в чем они нуждались для выживания, — сказал незнакомец. — Ну, конечно, игрушки для своих ребятишек они вырезали. Всяких там мамонтов и прочую дребедень. Но на этом все. Потом общество стало усложняться, технологии совершенствоваться, и всякого бесполезного барахла стали делать все больше и больше. Сейчас для него наступил золотой век. А со временем общество вообще станет производить одни безделушки. Все будет опошлено. Природные ресурсы переведутся на ерунду, любая идея превратится в лозунг, любое сколько-нибудь заметное сооружение растащат на сувениры. Человечество будет обитать среди пепельниц в виде ящериц, электронных сверчков, кухонных прихваток с портретами Гарри Поттера. Искусство будут производить машинным способом, а не вырывать из собственного сердца, как раньше. Уровень величия будут определять торговцы. Любовь, которая прежде вдохновляла на стихи, романы, симфонии, а ныне на попсовые песенки, со временем станет вдохновлять на какую-нибудь еще более бессмысленную пошлость. Черт побери, да ждать уже совсем недолго осталось. И твоя книга тому прекрасный пример. Ты взял всю эту штукенцию с пламенеющими кустами и славой небесной и выбросил ее на рынок в виде конструктора «Построй своего Иегову». Вот почему она меня так восхищает. Это переломный момент.

Образ сборной модели Иеговы так меня озадачил, что я не сразу ответил.

— Звучит умно, только не знаю, тянет ли вся эта хрень на теорию.

— Вот именно! — Незнакомец потушил сигарету о спину ящерицы. — Об этом и речь. Пять сотен лет назад твоя идея показалась бы мне сногсшибательной. В ней есть размах, свобода. В те времена она разожгла бы настоящий пожар в умах людей. А теперь это просто… умная хрень.

Он прошелся по проходу, запустил руки в корзинку, полную запонок с отштампованными на них колкими фразочками, и пропустил их через пальцы, будто пиратские дублоны.

— Но это не главная причина, почему я обзавелся бы таким магазинчиком, как этот! Тут все дело в вещах, брат! Люблю я эти безделушки, клевые они!