Осень в Пекине - Борис Виан Страница 44

— Привет! — сказал археолог.

— Привет! — ответил аббат. — Что это вы делаете?

— Пытаюсь открыть ящик, но у меня ничего не выходит.

— В таком случае не пытайтесь. Не стоит искушать судьбу.

— Это всего лишь фасиновый ящик.

— А что такое фасина?

— Смесь такая, — сказал археолог. — Долго объяснять.

— Тогда не объясняйте. Что у вас нового?

— Сегодня утром скончался Баррицоне.

— Magni nominis umbra [47]... — сказал аббат.

— Jam proximus ardet Ucalegon [48]... — подхватил археолог.

— О! — с уважением отметил Грыжан. — Не следует верить в дурные приметы. Когда его будут предавать песку?

— Сегодня вечером. А может, завтра.

— Надо бы сходить туда. Что ж, до скорого.

— Подождите минуту, — сказал Атанагор. — Я иду с вами.

— Может, выпьем на дорожку? — предложил аббат.

— Хотите «Куантро»?

— О нет!.. Я прихватил с собой кое-что.

— Еще у меня есть зитон [49], — сказал археолог.

— Спасибо... не беспокойтесь.

Грыжан распустил ремни своей котомки и, порывшись немного, извлек на свет флягу.

— Вот, — сказал он. — Отведайте.

— После вас...

Грыжан не стал спорить и сделал хороший глоток. Потом протянул флягу археологу. Тот поднес ее к губам, запрокинул голову, но почти сразу выпрямился.

— Там пусто, — сказал он.

— Ничего удивительного... — вздохнул аббат. — Я не меняюсь. Пьянчуга и болтун, а плюс ко всему еще и прорва ненасытная.

— На самом деле мне не очень-то и хотелось, — признался археолог. — Я мог бы и притвориться.

— Теперь все равно, — сказал аббат. — Я заслужил наказание. Скажите, сколько бубенцов в приборе полицейского?

— А что вы называете прибором с бубенцами? — спросил археолог.

— Вы абсолютно правы, что задаете мне этот вопрос, — сказал аббат. — Прибор с бубенцами — свойственное мне образное выражение, обозначающее полицейский эгализатор, снабженный патронами калибра 7,65 мм.

— Это вполне соответствует моей собственной эвентуальной трактовке, — сообщил археолог. — Итак, положим, двадцать пять.

— Но-но! Это слишком. Скажите три.

— Тогда три.

Грыжан схватил четки и трижды проговорил текст с такой скоростью, что полированные костяшки задымились в его ловких пальцах. Он положил четки обратно в карман и затряс руками:

— Жжется!.. — сказал он. — Теперь все в порядке. Кроме всего, мне плевать на всех и на вся.

— О, никто на вас за это не в обиде, — заверил его Атанагор.

— Вы хорошо говорите, — сказал аббат. — К тому же вы очень воспитанный человек. Что за наслаждение встретить собеседника своего уровня, и где — в пустыне, среди песков и склизких люмиток.

— И еще лимем.

— Ах, да! — сказал аббат. — Это те самые желтые улитки? Кстати, как поживает ваша юная подруга, та женщина с прекрасными грудями?

— Она практически не выходит, — сказал археолог. — Роет землю вместе со своими братьями. Дело спорится. Что касается лимем, то это вовсе не улитки. Они больше похожи на траву.

— Значит, увидеть ее нельзя? — спросил аббат.

— Сегодня — нет.

— И что только она здесь делает? — сказал Грыжан. — Такая красавица. Кожа и волосы — просто обалдеть, а бюст — да за него впору от церкви отлучать. Впридачу еще умна и крепка, как буйволица... И никогда ее нигде не видать. Во всяком случае, она хоть не спит со своими братьями?

— Нет, — сказал Атанагор. — По-моему, ей нравится Анжель.

— Так за чем же дело стало? Хотите, я их обженю?

— Он ни о ком и думать не хочет, кроме Рошель, — сказал археолог.

— Ну, эта мне как-то не показалась. Чересчур раскормлена.

— Пожалуй, — согласился Атанагор. — Но он ее любит.

— Он действительно ее любит?

— Было бы довольно интересно определить, насколько это серьезно.

— Невероятно, чтобы он мог продолжать любить ее, коль скоро она спит с его другом, — сказал Грыжан. — Как видите, я смело обсуждаю с вами щекотливые вопросы, но не усмотрите в этом любопытства, продиктованного подавленной сексуальностью. Я тоже бываю на взводе в редкие моменты досуга.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — сказал Атанагор. — Так что можете не оправдываться. Я полагаю, Анжель любит ее по-настоящему, раз продолжает сохнуть по ней, потеряв всякую надежду. Он даже смотреть не хочет на Бронзу. А она только его и ждет.

— О-хо-хо! — сказал Грыжан. — Так ведь он, поди, самочинствует!

— Само-что?

— Само-чинствует. Простите, это церковный жаргон.

— М-м-м... А, понял! — сказал Атанагор. — Нет, не думаю...

— В таком случае нам непременно удастся свести его с Бронзой.

— Хорошо бы. Они оба такие милые, — сказал Атанагор.

— Надо сходить с ними к отшельнику, — предложил аббат. — Его святые деяния до охренения будоражат... Ну вот! Опять! Тем хуже. Напомните мне, чтобы я перебрал несколько костяшек на моих четках.

— А что случилось? — спросил археолог.

— Я непрестанно богохульствую, — пожаловался Грыжан. — Впрочем, это нестрашно. Прочту молитвы — и все в ажуре. Так вот, возвращаясь к нашим баранам, хочу вам сказать, что зрелище отшельнического деяния весьма занимательно.

— Я его еще не видел, — сказал археолог.

— Ну, на вас это не произведет большого впечатления. Вы стары.

— Это верно, — сказал археолог. — Меня больше интересуют предметы и воспоминания прошлого. Тем не менее, вид двух молодых и хорошо сложенных существ, принимающих простые и естественные позы, не будет мне неприятен.

— Эта негритяночка... — начал Грыжан, но остановился на полуслове.

— Что она?

— Она... она очень способная. То есть она очень гибкая, я хочу сказать. Вам не трудно поговорить со мной на другую тему?

— Разумеется, нетрудно, — сказал археолог.