Сезон отравленных плодов - Вера Богданова Страница 44

Снова заходит разговор о вечном: детях и женихах. Женихи должны быть, но и карьеру девушке тоже бы надо, иначе вдруг жених – козел, оставит ее одну с ребенком, надо уметь всех прокормить самой. Но мужа, конечно, надо при себе держать, а как держать, да все ж понятно: сексом хорошим, пирогами, дома чтоб чисто было, улыбчивой надо быть, с хорошим настрое-нием, потому что твое плохое настроение, Женя, никому не нужно, поняла? И Женя должна работать, потому что мир вокруг слишком ненадежен и положиться можно только на себя. Она должна стать матерью, женой, хорошей дочерью, любовницей. Но у Жени нет времени и сил даже на то, чтобы найти друзей.

Она сидит и думает: кем же она должна стать, чтобы удовлетворить всем запросам? Чтобы не было вопросов у Эльвиры Анатольевны, бабы Маши, Михаил Петровича, вот того электрика, который тоже скажет, что «тебе уже сколько? замуж пора!». Из какой стали она должна быть сделана и каким бензином заправляться, потому что живой человек никак не может все успеть.

Женщина должна хотеть семью, да что там, Женя тоже хочет… Или же хочет, потому что должна и не может? Нужно, чтобы кто-то в старости принес стакан воды, так говорят. Нужно, чтобы кто-то (снова этот кто-то, кто он?) согревал холодными ночами.

– А подруге моей, ей внуков хочется уже, одно расстройство, говорит… – Эльвира Анатольевна накладывает курицу. – Так вот, я ей говорю, от моих вообще не дождешься, чтобы приехали. Троих родила, воспитала, жопы им вытирала, жизнь положила, а в итоге-то что?.. Вот что в итоге? Помощи не дождешься.

Телефон жужжит в кармане, кто-то звонит. Хочется встать, уйти, не слушать вот это про детей, сколько же можно…

– Один женился, второй в Германию уехал, в Мюнхене живет, дочка в Санкт-Петербурге, хоть бы раз приехала, недалеко ведь. Ладно парни, но дочка-то помочь могла бы, верно?

Женя доливает себе вина, хоть и не собиралась. Выпивает большими глотками.

– Никого из них не вижу, не дети, а сволочи.

Этим Женя не удивлена. Она сама уже готова уйти, чтобы не видеть Эльвиру Анатольевну как можно дольше.

– Зачем только рожала! Стакан воды не принесут, Жень, понимаешь, помирать буду, не почешутся. Вот ты молодец все-таки. Хорошо, что у тебя детей нет. Ну их, не рожай…

– Ой, Эльвира Анатольевна, идите на хер!

Женя выбирается из тесного пространства между стулом и столом, путаясь в длинной юбке, едва не сбив официанта с подносом. «Потому у тебя мужика и нет», – слышит вслед, но не отвечает, быстро пробирается через танцующих в туалет. Затол- кав себя в кабинку, сует два пальца в рот и извергается в унитаз. Затем ревет, согнувшись и роняя слюни. Успокоившись, она полощет рот, смывает потеки туши с покрасневших глаз, проверяет телефон – два пропущенных от Амина.

Она думает ровно минуту. Потом нажимает вызов. Сейчас ей хочется услышать хоть кого-то.

– Ну что, обезьянка моя, уже надралась? – спрашивает Амин. Бодрость в его голосе чувствуется даже за шесть тысяч километров.

– Я не обезьянка, – отвечает Женя. – И я не пила.

А даже если и пила, то что?

В банкетном зале бахает Сердючка, за дверью туалета кто-то подпевает, ждет, когда же Женя вылезет.

– Я же просила оставить меня в покое.

– Ты просила не писать, а я звоню. И – ты сама перезвонила! Как долетела?

Женя вкратце рассказывает Амину о свадьбе, о том, как пляшет дядя Витя, о конкурсах, родне жениха, о том, что поймала свадебный букет, – точнее, тот на нее свалился, когда Женя пробиралась к своему месту за столом.

– Ну все понятно, – отвечает Амин уже не так бодро. Похоже, он заскучал. – Да, там я был бы лишним.

Женя слишком истощена, чтобы его переубеждать. Ну сколько можно, она сама же предлагала ехать с ней.

– Да, наверное.

На том конце молчание. За дверью туалета голоса – ждут уже двое.

– Я не расслышал, у вас там громко очень, – говорит Амин.

– Мне пора, – отвечает Женя и нажимает «Закончить звонок». Прикрывает волосами обезьяньи уши. Засовывает в рот пластинку мятной жвачки, всегда носит с собой.

На корме нет никого, только курит какой-то мужик в синей, как у охранника, рубашке. Москва-река лижет черным глянцем бетонный скат набережной, фонари горят цепочкой, теплоход урчит, выбрасывает из-под себя белую пену. Вровень с теплоходом кто-то бежит, будто опоздал на свадьбу.

Ветер прохладный, и Жене вроде должно быть зябко, но ей почему-то невыносимо жарко, и сердце колотится, как после сильного испуга. Знакомое опустошение, словно ее оглушили. Нужно это прекращать. Нужно не брать трубку, закончить раз и навсегда…

Мысль Женина блуждает в винном сумраке.

Она видит себя на карьерных высотах, не очень больших, но достаточных, чтобы не беспокоиться о будущем. Она сидит в отремонтированной квартире, может, с видом на море, в тишине и пустоте, одна. И ей не нравится такой вариант грядущего. Если бы только Женя могла спросить у себя шестидесятилетней: как правильно? Как там у тебя сейчас, нормально все?

Она вдруг снова чувствует структуру, ее напряженный остов. Струна касается ноги, и Женя оборачивается. У лестницы стоит Илья и смотрит виновато. Он почти не изменился, может, чуть зарос и вымахал в плечах еще – хотя куда уж больше.

Он говорит:

– Привет.