Мост через бухту Золотой Рог - Эмине Севги Эздамар Страница 43

Когда Хюсейн услышал, что я была в Германии, он спросил меня, читала ли я Генриха Бёлля. Я не знала Бёлля. Он дал мне книгу на немецком языке и сказал:

— Это моя любимая книга. Прочти обязательно.

Они сделали чай, я открыла книгу на какой-то странице, и Хюсейн сказал:

— Это история о послевоенной Германии.

Книга Бёлля называлась «И не сказал ни единого слова». Я сказала:

— Я беременна.

— Ты уверена? — хором спросили они.

— Кажется, уверена.

— Подожди еще несколько дней, может быть у тебя просто задержка, из-за переезда. Если нет, придется что-нибудь придумывать.

Хюсейн сказал:

— У меня есть одна подруга, которая знает врача. Она сама ходила к нему.

На пароходе я снова перебралась на родительскую азиатскую сторону, чтобы подождать несколько дней.

На другой день, вскоре после того как птица Мемиш начала распевать свои песни, к нам неожиданно пришла мать мальчика-шизофреника и объявила моим родителям, что ее сын хочет на мне жениться. Моя мать сказала:

— Не знаю, что мне на это сказать. Я думала, они просто так дружат, по-соседски.

— Я тоже так думала, но он утверждает, что любит ее уже давно, с тех пор, когда они бросали каштаны в море. Но очень прошу вас, подумайте хорошенько, он ведь у нас больной. Правда, мы надеемся, что он поправится.

Мать мальчика-шизофреника пришла не одна. Рядом с ней сидел мужчина, какой-то родственник, которого знали мои родители, он был председателем одной партии, его портрет каждый день можно было видеть в газетах. Может быть, поэтому мои родители не отважились сразу ответить «нет». Когда гости ушли, родители сказали мне:

— Мы любим этого мальчика. Не делай этого. На такое можно пойти, только если человек готов принести себя в жертву. Ты сама можешь заболеть от этого.

Мать мальчика сказала мне:

— Его врач хочет поговорить с тобой.

— Я полагаю, — сказал врач, — вы не знаете, что такое шизофрения. Если вы бросите его, ему станет еще хуже. Подумайте как следует.

После этого мы шли с матерью мальчика по улице, и я смотрела на ее профиль. Она была красивой женщиной и совсем не старой, но она шла так медленно, будто несла на собственном горбу своего мальчика. Я сказала ей:

— Я хочу выйти за него замуж.

Она пришла к нам со своим сыном, мы пили лимонад. На другой день мальчик снова пришел к нам и привел с собой друга — Хюсейна, сына дервиша, и мы сходили втроем на кладбище, где был похоронен знаменитый дедушка мальчика. Кладбище располагалось на холме над морем. В просветах между покосившимися надгробиями мы видели Босфор. Я смотрела на пароходы, на палубе сидели девушки, и я думала, что всех их щипали за мягкое место. Когда мальчик-шизофреник начал молиться, стоя на коленях перед могилой своего дедушки и не видя нас, Хюсейн протянул мне книгу.

— Прочти этот роман. Это об одной француженке, жившей в восемнадцатом веке, которая принесла себя в жертву ради одного мужчины. Ты как эта женщина. Приезжай через четыре дня на европейскую сторону. Вернешь мне книгу.

Через четыре дня я села на корабль и отправилась на европейскую сторону. Хюсейн спросил меня:

— Тебе понравилась книга?

— Да, но я не такая женщина.

— Наверное, ты хочешь стать такой, — сказал Хюсейн.

— Хюсейн, мне кажется, я не хочу выходить за него замуж, я хотела его только спасти.

— Тебе не удастся его спасти, — сказал Хюсейн. — Мой друг очень серьезно болен. Через два дня ты уйдешь, и тогда ты будешь во всем виновата.

Эти слова прозвучали как звонкая пощечина.

Я принялась отчаянно теребить свои пальцы, так, что они у меня захрустели. После того как я три раза прошлась по всем суставам, Хюсейн спросил меня:

— Чем ты собиралась заниматься до того, как возникла вся эта история с вашей женитьбой?

— Я собиралась стать актрисой.

— Вот и спасай актрису.

Причалил пароход, пассажиры один за другим спрыгивали на набережную и уходили, спеша найти солнечную улицу.

— Подумай хорошенько.

Пароход ждал. Я поехала на нем к себе на азиатскую сторону. Многие мужчины и женщины на корабле читали газеты. В «Джумхуриет» была помещена фотография: «Красный Руди Дучке». Текст сообщал: «Тысячи студентов Западного Берлина вышли на улицы. Произошли столкновения с полицией».

Берлин был для меня моей улицей. Девочкой я до самой ночи гуляла на улице, в Берлине я снова нашла ее, мою улицу. Из Берлина вернулась я в родительский дом, но он стал для меня гостиницей, мне снова хотелось на улицу. Мужчины на палубе выглядывали из-за распахнутых газет, откладывали их в сторону и смотрели на меня. Каждый вечер будет приходить корабль, полный людей, мечтающих увидеть меня на сцене. Мужчины будут влюбляться в меня пачками. Неожиданно я поймала себя на том, что мне интересно, как будут выглядеть эти мужчины, которые будут влюбляться в меня пачками. Я хотела умереть на сцене, как Мольер, среди декораций. Я представляла себе, как лену на сцене, друзья-актеры несут меня на руках, изо рта течет струйка крови, я умираю, не оставив потомства, которое могло бы проливать слезы на моей могиле. Корабль находился как раз посередине между европейской и азиатской частью Стамбула. Актриса выбралась из моего тела, пошла, подталкивая перед собой мужа и ребенка, к перилам и бросила их за борт. Потом она вернулась и преспокойно забралась обратно в тело. Когда пароход причалил на азиатской стороне, я твердо знала, что никогда в жизни не выйду замуж. Я не могла дождаться, пока доберусь до дому. Я не стала садиться в автобус, а позвонила матери и сказала:

— Я не хочу замуж. Хочу в театральное училище.

— Ты ведь можешь говорить по-немецки, с чего тебе вдруг понадобилось выходить замуж? Успеешь. Когда ты надумаешь выходить замуж, у тебя будет столько предложений!

Я заметила, что мне легче говорить с мамой по телефону, чем дома. Телефон стоял на улице, а улица придавала мне храбрости, дома же я заперлась у себя в комнате и не выходила, пока Хюсейн не сказал мальчику-шизофренику, что я не могу выйти за него замуж.

Хюсейн познакомил меня со своими друзьями. Они называли себя сюрреалистами — несколько молодых людей, изучавших искусствоведение, и одна девушка. Они собирались в квартирах своих родителей, заворачивались в родительские простыни, как древние римляне, садились в круг и задавали друг другу вопросы, которые они заучили по книге, написанной французскими и испанскими сюрреалистами. «Мы хотим жить поэтической жизнью, вот почему нам нужно освободить инстинкты и потребности, задавленные цивилизацией». Если кто-нибудь задавал вопрос, рядом сидящий должен был тут же дать ответ на него. Девушка в круг не входила. Она стояла сзади и смотрела, как смотрят женщины в казино, заглядывая через плечо играющим в покер. Один из сюрреалистов спросил: