Не исчезай - Женя Крейн Страница 43

В ресторане их усадили у окна. Джейк подвез кресло к столу, пристроив его боком, и Джейн положила больную ногу на соседний стул. Под сводчатым потолком, сдерживаемый с трех сторон пространством из сплошных окон, слышался мерный гул, слагаемый из отдельных голосов, шарканья ног, кашля, звона тарелок и приборов, перебиваемый скрежетом отодвигаемых стульев и звоном бокалов. Беседовали. Смеялись. Сплетничали. Группами по три, пять, шесть, восемь, по двое. Супружеские пары, сумевшие сохранить друг друга на длинном жизненном пути, симбиоз; соседи, родственники, дети и внуки, пришедшие навестить близких, а еще партнеры – те, кто похоронив мужей и жен и справившись со скорбью, объединились в пары. Сдержанная радость, событие, праздник; выход из одиночества квартир на люди, возможность общения, обмена информацией на фоне неизбежного увядания, предстоящего ухода. Куда? Наверх? В специализированное медицинское отделение? Еще дальше и выше?

«Вот это и есть индюки и индюшки?» – удивлялась Люба, вспоминая язвительные слова Джейка. Ей всех их было жалко и хотелось спросить: как, как вы это делаете? Как вы переживаете эту старость – немощность, увядание, безобразие, слабость и смерть желаний? Или желания остаются, не умирают?

Джейк – уже в который раз – рассказывал о романе его жены Джейн со знаменитым писателем.

– Представьте себе, Люба, они отправились в тот самый знаменитый ресторан… Как он назывался? – обращается он к Джейн.

– La Cave Henry IV, – отвечает та по-французски.

Ей нравится и Тема, и то, что она – главный персонаж и активный участник рассказа. Джейн радуется этой так хорошо известной ей истории. К тому же память о том, что происходило почти полвека назад, намного ярче, чем то, что случилось вчера.

Для Любы, на слух, французский Джейн безупречен. Рожденная в Вене, она имела удивительную способность к языкам. Многие годы преподавала в частной школе немецкий и французский. Они познакомились в Лос-Анджелесе, точнее, в Голливуде – Джейк и Джейн. Ей было семнадцать, ему – двадцать. Отец Джейка поставлял на голливудские киностудии зеркала и вешалки для одежды – у него была своя фабрика. Джейн – дочь иммигрантов, которые так никогда и не оправились после всего, что с ними произошло. Не смогли смириться ни с потерей социального статуса венской элиты, ни с утратой дома, страны. О тех, что были сожжены в газовых печах Европы – обо всех взрослых и детях, многочисленных родственниках, друзьях и знакомых, – в доме упоминать не полагалось. Об этом молчали. Но Вену, дом на холме – вспоминали.

– Как? La Cave?.. – Люба вытаскивает из сумки потрепанный блокнот в кожаном черном переплете. – La Cave – это пещера? А дальше? Ты сказала «Henry IV»? Генрих IV – король Франции?

– Именно. – Джейк восхищен и возбужден.

Люба наблюдает за ним, отмечая глаза в красных прожилках, старческие пятна на лбу, на щеках; пропущенные, недобритые щетинистые островки на шее, в складках, свисающих под нижней челюстью. Любопытство. Может быть, это основной порок и главная движущая сила судьбы писателя.

– Луба, знаете ли вы, что именно вот так же, тем же жестом, вытаскивал он блокнот из нагрудного кармана. – Джейк вновь называет имя знаменитого писателя. – И этот его жест стал судьбоносным для моей Джейн.

Люба слышала эту историю уже раз шесть, но каждый раз всплывают новые подробности.

– Можно я об этом напишу? Я включила вас с Джейн в мой новый роман…

– А как ты нас назвала?

Люба называет имена.

– Хорошее имя, – говорит Джейк, про Джейн он и словом не обмолвился. На его лице самодовольная улыбка.

Но это так естественно. Джейк занят собой. Люба считает, что это старческий нарциссизм. И его любовь к стареющей Джейн тоже эгоистична – так полагает Люба. Нежелание расставаться со своей жизнью, с тем, что принадлежит ему, Джейку. Он напоминает ей Фроста. Не случайно, что он писал о Фросте и многие годы преподавал его поэзию. Величественные манеры, трагичность в духе короля Лира, привязанность к маленькой Джейн стали для Любы иллюстрацией к ее собственной «фростиане».