Синагога и улица - Хаим Граде Страница 43

Палтиэл Шкляр уставился на молитвенник застывшими выпуклыми глазами, похожими на глаза вытащенной на сушу рыбы. Вместо того чтобы слушать и произносить молитвы, он слышал только свои собственные мысли. Это мир воров и разбойников! Ведь эти милые евреи готовы раздавить всякого, кто обдурит их самих хоть на грош. Но если несправедливость совершается против другого человека, они ему советуют: «Не надо ссориться». Если задеть достоинство этих мирных обывателей, они никогда этого не простят. Однако, если другой человек требует отмщения за нанесенные ему кровные обиды, они поучают: «Фу, вы злой человек, мстительный и непримиримый!» Вот такие они и есть — что заскевичские евреи, что его соседи по двору Лейбы-Лейзера. Каждый преследует собственную выгоду, праведности они требуют от других, но не от себя. Целый год они жульничают, вырывают друг у друга кусок изо рта. Только в честь Судного дня мирятся, накидывают талес поверх китла и дурачат друг друга, дурачат. «Только посмотри, как они раскачиваются, как запрокидывают головы, как кричат и всхлипывают!» — кипело все внутри садовника Палтиэла Шкляра. Но с уст этого мрачного человека не срывалось ни слова. Он не мигал, его затуманенные глаза неотрывно смотрели в праздничный молитвенник.

В синагоге чадили отгоревшие свечи у места кантора и большие оплывающие поминальные свечи в деревянных ящичках. Проникающие внутрь солнечные лучи сплетались с желто-оранжевым светом электрических ламп. Полосы света слепили глаза и перерезали лица, как ножи. В снопах солнечных лучей суетливо собирающиеся в клубы пылинки, как будто заплутавшие грешные души из чистилища, вошли через окно в погруженную в молитву Судного дня синагогу, чтобы обрести здесь отмену собственного приговора. Жара истекает от тел и от лиц, жемчужины пота блестят на бородах и лбах. Белый пар поднимается от сосуда для омовения рук и словно бы делает выше медные навершия железной ограды бимы. Молящиеся снимают талесы с голов и набрасывают их на плечи, чтобы вытереть пот со лба, шеи и затылка. Некоторые выходят во двор, чтобы немного остудиться, пока удары по столу для чтения Торы не возвестят, что настало время читать «Изкор» ^[134].

Аскет реб Йоэл тоже ненадолго снял талес с головы, но не отвернулся от стены в восточном углу, где он стоял. Перед его глазами висел туман из света и слез, а в тумане витал маленький бедный домишко в местечке Утян ^[135]. Там он родился, там учился в хедере и в бейс мидраше ^[136]. Его отец всю жизнь был смолокуром. Из его глаз всегда смотрела какая-то искрящаяся темнота, напоминающая о дремучем лесе. Жилистые руки отца с искривленными пальцами были похожи на деревья, из которых он вытягивал смолу. Мама ростом напоминала его жену Гинделе. Только Гинделе по натуре была по-детски веселой и малость шумной. Если она хотела чего-то добиться, то могла и прикрикнуть. Мама же была покорной, тяжело работавшей женщиной, прислуживавшей в богатых домах, чтобы помочь мужу содержать их мальчика, чтобы тот мог сидеть в бейс мидраше над томом Геморы.

Когда ему исполнилось пятнадцать, он начал выполнять предписание мудрецов: «Отправляйся в изгнание туда, где место Торы» ^[137]. Он скитался из одной местечковой ешивы в другую, год — в Лехевичах ^[138], год — в Кобрине ^[139], пока не осел надолго в ешиве Слонима ^[140]. Родителей к этому времени он уже не видел несколько лет. Лишь время от времени отправлял домой письмецо. Он был тогда очень набожен. И чем сильнее скучал по дому, когда ел по очереди в домах обывателей и спал на жестких скамьях в синагоге, тем набожнее становился, тем с большим упорством и постоянством изучал Тору, чтобы найти в ней утешение.

Однажды в канун месяца шват ^[141] он вместе с миньяном стариков отмечал в Слонимской синагоге малый Судный день ^[142]. Посреди чтения Торы к нему подошел один из товарищей-ешиботников и сказал:

— Утянец, ваша мать ждет вас у входа в синагогу.

Сначала он не поверил: ведь из Утяна до Слонима довольно далеко, да и отец не писал, что мать приезжает. Только когда товарищ повторил сказанное, он наконец поверил, но чрезмерная набожность не позволила ему выйти посреди чтения Торы. Был и еще один аргумент: когда начинали молиться, его спросили, постится ли он, и он ответил, что да, постится. Без него не набралось бы миньяна постящихся и нельзя было бы читать раздел Торы «Ваякгель» ^[143]. Так что ему никак нельзя выходить во время чтения Торы. Поэтому он остался и слушал голос чтеца, стараясь не пропустить ни слова, хотя сердце его корчилось в муках: «Мама ждет! Мама!» Он хотел преодолеть соблазн и потому не вышел и во время чтения «Шмоне эсре», когда в принципе выйти было можно. Потом он остался на повторение молитвы кантором, а после этого читал вместе со всем миньяном постящихся «пизмойним» ^[144] и «слихес» ^[145], псалмы, великую исповедь учителя нашего Нисима ^[146] и покаянную молитву «Мы виновны, мы предавали…», все-все, до «Нам следует восхвалять» и до последнего кадиша.

Все это время по синагоге крутился ешиботник, сообщивший о том, что его ждет мать, и смотрел на него с кривой издевательской усмешкой. Поскольку Йоэл знал, что этот ешиботник — насмешник, который к тому же не постится в малый Судный день, он начал подозревать, что вся эта история с приездом матери выдумана, чтобы сбить его с толку посреди молитвы. Но когда закончились все молитвы и он наконец спустился со своего места у восточной стены, то уже не нашел мамы. Двое евреев, из тех, что всегда сидят у печи, рассказали ему, что, когда он молился, в синагогу вошла низенькая бедная еврейка и спросила о нем. Эта женщина сказала, что она его мать и что приехала из самого Утяна. Но когда его товарищ сообщил ей, что ее сын не хочет прерывать молитву, она какое-то время смотрела на него, на своего сына, из-за бимы, а потом пошла к двери. Кто-то из евреев, сидевших у печи, спросил ее, почему она не дождется сына, а она ответила: