Треть жизни мы спим - Елизавета Александрова-Зорина Страница 43

Они завернули за угол, где ощутимо пахло мочой, потому что туалет в забегаловке был тесным и грязным и многие выходили по нужде сюда. Он вытащил из-за пазухи купленную в кафе бутылку, в которой плескалось что-то мутное, продавщица достала ее из-под полы, и, перекрестив горлышко, сделал глоток, затем, замешкавшись, протянул бутылку шлюхе, в конце концов, смешно ему, после операции и химиотерапии, неизвестно к тому же, помогло лечение или, судя по болям в бедре, нет, переживать, что подхватит от нее какую-нибудь заразу, подхватит, да и ладно. Шлюха сделала два больших глотка, по-мужицки шумно выдохнув, ну, скажи чего-нибудь, а то что так стоять, молча, скучно же. Ты когда-нибудь задумывалась, что люди никогда не задумываются о земном притяжении, пробормотал он. О чем, переспросила шлюха. О земном притяжении, о том, что мы стоим, облокотившись о зассанную стену, и пьем эту бражку, или самогон, или черт знает, что там в этой бутылке, только благодаря ему. А зачем об этом думать, удивилась шлюха. А зачем думать о том, что в другой стране на следующей неделе выборы президента, что в этом сезоне в моде красный, а желтый уже нет, что известная актриса сделала новую прическу или упали цены на нефть, да мало ли о чем думают люди, вместо того чтобы задуматься о земном притяжении. Ну ты и урод, засмеялась шлюха, первый раз тут такого вижу. Он ощутил себя пьяным, а еще мне кажется, каждый день, каждую минуту, каждую секунду люди должны думать о смерти, и ни о чем больше, ведь каждый конечен, а отмерено всего ничего, и в любую минуту смерть, как сердитая мамаша, выключит свет, не дав досмотреть сказку. Ты совсем дурак, зевнула шлюха, или напился. Да послушай же, если все мы будем думать о смерти, то мир, этот концлагерь для приговоренных, изменится до неузнаваемости, и не нужно никаких социальных и политических экспериментов, чтобы создать нового человека, хомо новус, ом нуво или как его там еще зовут, этот новый человек есть в каждом из нас, его только остается разбудить. Он положил на землю свой набитый деньгами портфель, довольно похудевший, и шлюха села на него, сам же он опустился на землю, ему не было холодно, потому что, не найдя в городишке мужских урологических прокладок, он купил подгузники для лежачих больных, огромного размера, и теперь на нем было надето что-то вроде мягкой подушки для сидения. Он говорил в общем-то сам с собой, но шлюха, икнув, внезапно отозвалась, и что, думаешь, люди перестали бы ругаться, воевать и убивать проституток, лучше бы стали, ха, да они так озвереют и возненавидят друг друга, что будут резать глотку не только блядям, а всем подряд, на войне все помнят, что в любой момент могут погибнуть, и что, на войне все добрые, что ли, и вообще, ты, мужик, просто не представляешь, каковы из себя люди, а побывал бы в моем теле часок, пока я на работе, сразу бы протрезвел и перестал нести всякую чушь. Выплеснув на него свое отчаяние, шлюха тут же разомлела, размякла, как хлеб в молоке, и от выпивки рассыпалась от блаженства на кусочки, чувствуя облегчение от того, что отступали боли, не физические, а душевные, но такие сильные, что любому бы мало не показалось. Жалеешь ты себя, сказала шлюха, посмотрев на него так, словно видела всего насквозь, с мясом, костями и помыслами, думаешь, жизнь, сука, несправедлива к тебе, ищешь смыслы, объяснения, а все проще, мужик, намного проще, и я не всегда была заплечной, которой и в рот сунуть брезгливо, был у меня муж, хороший, добрый мужик, любил меня и все прощал, хоть и гуляла я по-черному со всеми, потому что у меня врожденный порок сердца, дефект межжелудочковой перегородки, если тебе это что-нибудь скажет, а значит, в любой момент, ну ты понял. Он взял бутылку из рук шлюхи и сделал глоток, поперхнувшись. И муж знал, бедолага, что мне немного осталось, вот и терпел, думал, пусть девка погуляет, сколько ей жить, да вот представь себе, взял и помер, сердце, хотя был здоров и ничего не предвещало, вот такие истории бывают, так что жалей себя поменьше, а других побольше, добавила шлюха, поднимаясь на ноги, и, громко рыгнув, шагнула в ночь, оставив его один на один с мыслями о жизни, смерти и шлюхе, судьба у которой как выцветшее, застиранное до дыр белье, что развешивают во дворах на протянутых веревках.

Она вернулась только на следующий вечер, точнее, ее привезли, перекинув через сиденье мотоцикла, как мешок, пьяную и без сознания, так всегда и бывает с тем, кто первый раз в жизни напился, и оставили в холле мотеля, рядом со спящей теткой, сторожащей ключи от комнат, и когда та открыла глаза, то завизжала, решив, что ей подкинули покойницу. С трудом дотащив ее до комнаты, он уложил ее на постели, бездыханную, со слюной, текущей изо рта тонкой струйкой, жива, и слава богу. Она была лысой, кто знает, где потеряла свой парик, пыльной, будто валялась на дороге, да к тому же в синяках, только шарф, прячущий опухоль на шее, был завязан так ловко, что даже не соскользнул, и ему оставалось только гадать, где она пропадала и чем вообще занималась. На ее левой руке, обмотанной тряпкой, он обнаружил татуировку, какое-то неумело выбитое сердце, проткнутое стрелой, прямо на тыльной стороне ладони, и кожа вокруг покраснела и сильно опухла, а из кармана куртки вывалился белый пакет, набитый сушеной травой, и не нужно было совать туда нос, чтобы понять, что это за трава. Ладно, подумал он, не самое страшное, что могло случиться, главное, голова на месте. Он был хорошим отцом и подготовился к ее возвращению, купив в аптеке раствор натрия хлорида девять десятых процента, хорошо хоть, что его продают без рецепта, и домашнюю капельницу, к которой прилагалась тщательная инструкция, хотя провизор, выбивая чек, посоветовала все же не рисковать и обратиться к врачу. Толку от этих врачей, ворчливо отозвался он, решив, что в чем-то стал понимать не меньше их, а уж как делал уколы, и ей, и себе самому, так любая высококлассная медсестра умерла бы от зависти. Он собрал капельницу, тщательно вымыл руки, надел нитриловые перчатки, продезинфицировал инструменты и выложил их на заранее подготовленное полотенце, так что в его распоряжении были мягкий пакет с физраствором, жгут, шприц, катетер, пластырь и ножницы. В локтевой ямке на правой руке у нее образовалась синюшная гематома, но на левой еще можно было найти место для иглы, и он перетянул ей руку жгутом, протер ватой, смоченной водкой, установил катетер и, подсоединив капельницу, отпустил колесико, так что раствор побежал по трубке. Перед тем как снова впасть в беспамятство, она что-то зашептала, но он никак не мог расслышать, пока, прильнув ухом к самым губам, не различил: светский дебют — это когда молоденькую девушку в первый раз видят пьяной, и расхохотался, хотя и не понял, шутит она или цитирует фитцжеральда со всей серьезностью.

Через несколько дней она пришла в себя, хотя он уже и не надеялся, но у нее усилились боли в подреберье, слева и справа, и сильно заныли кости, словно в них вбивали гвозди, так что пришлось дать ей двойную дозу морфина, плеснув в рот буквально силой, отчего она впала в беспамятство и что-то все время бормотала, бредя во сне. В те редкие минуты, когда приходила в себя, она отбрасывала его руку, если он пытался гладить ее по щеке, как делал раньше, не трогай меня, отодвинься, не дыши мне в ухо, противно, перестань делать вид, будто ты мой отец, ведь мы оба знаем, что это не так. От лекарств или общего ухудшения ее тело покрылось синими пятнами, похожими на синяки, не хватало еще, чтобы кто-нибудь решил, будто он ее бьет, по ночам усилился кашель, и однажды она так сильно кашляла, что у нее пошла горлом кровь, значит, болезнь захватила и легкие, оккупировав все ее тело, вряд ли осталось хоть одно живое место. Вену в локтевой ямке было уже не достать, и он колол ее в предплечье или кисть, рядом с татуировкой, потерпи, девочка моя, сейчас станет легче. Не станет, отталкивала она его, ты же знаешь, что не станет, зачем ты все время врешь, и, пытаясь найти такое положение, чтобы меньше болело, стонала, и зачем я только вернулась сюда, мне было так хорошо без тебя, мы гоняли на скорости сто шестьдесят, удирали от патруля, который нас так и не догнал, швыряли камни в проезжающие скоростные поезда, набрали покупок в магазине на заправке и не заплатили, сбежав, а потом пили, пуская водочную бутылку по кругу, а еще я курила, но от этого меня долго рвало, и что было после, я уже и не помню. Он спал теперь не раздеваясь, в обнимку с портфелем, хотя вряд ли у нее были силы украсть деньги и тем более сбежать, и все же он чувствовал, что именно об этом она и думает, и ночью, мучаясь бессонницей и болью в бедре, он, приподнявшись на локте, ощупал свою грудь и заорал, девочка моя, поздно уже о чем-то жалеть и ненавидеть меня, ты сама захотела, чтобы я тебя увез, и я ни разу не заставил сделать то, что было бы тебе противно, смена грязных колготок и чистка зубов не в счет. Но она не ответила, скорее всего, просто притворялась, что спала, но, может, и правда ничего не слышала. Знаешь, разозлился он, ты ведешь себя как обыкновенный трудный подросток, и когда я был в твоем возрасте, отец лупил меня за такое ремнем с тяжелой пряжкой, но я не буду этого делать с тобой, потому как в наше время уже не принято бить детей, а жаль.