На этом свете - Дмитрий Филиппов Страница 43

Но одно помогло мне не съехать с катушек, не отправиться вслед за Бизякиным. Уверен, что Вера даже представить не могла, что спасла мне жизнь всего лишь двумя словами: терпкими, честными, душевными, пронзительными, выворачивающими наизнанку, смелыми, кричащими, удивительно чистыми и прочными…

Навсегда остаюсь.

9

27 января 1837 года. Мороз и солнце. День чудесный. На Черной речке, скрипя полозьями, останавливаются повозки. Два человека неспешным шагом идут к березовой роще близ комендантской дачи. Снега в том году выпало так много, что секунданты утопали по колено, вытаптывая тропинку для дуэлянтов. Сама природа предрешала исход поединка: глубокий снег не позволял делать широкие шаги, что усугубляло условия дуэли, уменьшив расстояние между противниками. Александр Сергеевич, укутавшись в медвежью шубу, нервничал и проявлял нетерпение, поторапливал своего секунданта. Жорж Шарлевич был холоден и спокоен.

Секунданты проверили пистолеты, шинелями обозначили барьеры. Шел пятый час вечера. Наконец Данзас шпагой очертил полукруг, подавая сигнал к началу поединка. Дуэль началась.

Пушкин подлетел к барьеру в считанные секунды и, полуобернувшись, начал целиться. Однако попасть в движущуюся мишень гораздо сложнее, и он ждал подхода противника к барьеру. Дантес выстрелил, не дойдя одного шага, и ранил Пушкина. Ранение оказалось смертельным. Через сорок шесть часов великого русского поэта не стало.

Он не многое успел за это время. Прострелил Дантесу руку, простился с женой и детьми, переложил на Данзаса свои самые срочные долги. И еще он успел испытать нечеловеческие муки…

Дуэль эта изучена историками вдоль и поперек. Мы привыкли жалеть нашего Пушкина и ненавидеть смазливого французика Дантеса, укоризненно качать пальчиком Наталье Николаевне: ай-яй-яй, как же вы, девушка, могли допустить! Но все обходят вниманием самую трагическую фигуру поединка.

Пушкин мучился долгих сорок шесть часов. Его верный друг и секундант Константин Карлович Данзас мучился всю жизнь.

Сохранился старый дагерротип, на котором Константин Карлович запечатлен в преклонных летах. Военный мундир давно уступил место английскому сюртуку. Волевой подбородок уступил место двойному. Данзас сидит в кресле и курит сигару. Взгляд из-под опущенных век направлен куда-то вдаль… Такие глаза бывают только у глубоко несчастных людей или алкоголиков. Надорванная мудрость высшего порядка, изъеденная самокопанием совесть, тоска по несвершившемуся и просто человеческая печаль – всё есть в этом взгляде. Ах, господин генерал-майор, как не похожи вы на бунтующего юнца, весело и надменно взирающего на мир с лицейского рисунка, выполненного вашим же вздорным карандашом.

Он не блистал в науках и обычно оказывался в самом конце списка лицеистов. Рыжий, крупный для своего возраста, неуклюжий и флегматичный. Свое прозвище «Медведь» он оправдывал тем, что натыкался на все возможные углы и был равнодушен ко всему, что происходило вокруг. Ни дотошный профессор русской и латинской словесности Кошанский, ни добрый пьяница гувернер Пилецкий – никто не выделял в нем склонности к каким-либо наукам. И ни одна живая душа не предполагала, что неуклюжий увалень любит прятаться от всех, забиваться в самый темный и дальний уголок, чтобы в полном одиночестве предаться мечтам и детским фантазиям.

Данзас не был поэтом или ученым, политиком или блистательным юристом, но Бог наделил его сверх всякой меры одним редким качеством – безрассудной храбростью. Выпущенный из лицея по самому низшему разряду – офицером, да в армию, а не в гвардию, он начал карьеру в чине прапорщика Инженерного полка. Воевал с персами и турками, на Балканах и на Кавказе. Награжден «золотой полусаблей» за храбрость и бриллиантовым перстнем от императорского имени.

Где-то наверху, в кузнице характеров, каждую душу отшлифовывают перед рождением. И всё сообразно с ее предназначением. Пушкину был вручен дар, чтобы осветить Россию солнцем гениальной поэзии. Данзас получил свою храбрость, чтобы сберечь это солнце от заката…

Не уберег. И был наказан долголетием. Чтобы каждый прожитый год, месяц, день и час помнить, умирать от стыда и раскаяния за не свершенный подвиг. Биться, болеть, кусать локти, заливать неутихающую боль алкоголем и понимать, что время назад вернуть невозможно. Для того и дается нам сердце, чтобы на перепутье прислушаться к его голосу. А свобода выбора не дремлет: разрывает тебя между долгом и совестью.

На допросе Данзас утверждал, что встретил Пушкина совершенно случайно в самый день дуэли и, повинуясь законам чести и лицейской дружбы, не смог отказать поэту в просьбе. Я не верю этому утверждению. Для любого дуэлянта выбор секунданта является принципиальным событием, и отложить его на последний день, да еще пустить все на волю случая Пушкин не мог. Но не мог и Данзас под следствием ответить иначе. По закону секунданта, равно как и участника, ожидала смертная казнь.

Мог ли Данзас донести о дуэли и тем самым ее расстроить? Мог. И был бы всю жизнь презираем друзьями.

По дороге на Черную речку их повозка почти столкнулась с повозкой Натальи Николаевны. Мог ли он окликнуть ее, рассказать, умолять вмешаться? Мог. И с? back stage.тал бы злейшим врагом Пушкина.

Наконец, мог ли он во время самой дуэли закричать, заорать, сделать что угодно, лишь бы не допустить трагедии? Мог… Мог…

Я вижу его бледным, по колено в снегу. Губы плотно сжаты, а мысли лихорадочно несутся в крупной квадратной голове. Ему нужно дать знак к началу. Ему нужно взмахнуть шпагой. Невозможно представить, какого накала страсти бушуют в огрубевшей душе боевого офицера. И что если вся жизнь его была запланирована Богом лишь для одной этой минуты? Сердце его орало, надрывалось в колючем хрипе, требуя остановить безумие смертоубийства. А разум противно пищал о долге и законах чести. И шпага дрожала в морозном воздухе.

Нет борьбы горше, чем борьба между долгом и совестью.

Останови он дуэль, послушайся сердца – и до конца дней Константин Карлович Данзас был бы проклят и презираем современниками. Да и потомки ничего бы о нем не узнали, поскольку колесо истории закрутилось бы совсем в другую сторону. Но в посмертии, перед Божьим судом, не было бы души чище и свободнее…

Щелчок вынужденной мысли в голове… Решение принято. И еще теплится надежда, что лицейский друг выстрелит первым, не промахнется… Но в тот самый миг, когда шпага прорезает холодный воздух, уже живет четкое знание предстоящей катастрофы.

Выстрел.

Данзасу все историки ставят в вину, что он не приготовил заранее медикаменты, перевязочный материал, не позаботился о присутствии врача на дуэли. Даже карета, в которой раненого поэта доставили домой, была одолжена Дантесом и его секундантом. Этому есть только одно объяснение. Константин Карлович до самого последнего момента был уверен, что дуэль не состоится. Что поединок расстроится законным или незаконным способом, что он сам, наконец, не допустит, этого поединка. Но вышло иначе. Так человек, уверенный в одном решении, сам для себя неожиданно принимает другое. И в самый последний момент Данзасу просто не хватило сил.