Неизвестный террорист - Ричард Фланаган Страница 43

Открыв дверь и увидев на пороге Куколку, Уайлдер молча втащила ее внутрь и поспешила как можно скорее захлопнуть дверь. И даже заперла ее.

Внутри, впрочем, все было как всегда: повсюду разбросаны игрушки Макса, грифельная доска, мел – в общем, обычный семейный беспорядок; где-то на заднем плане работал телевизор. Вот только сама Уайлдер стала какой-то другой. Никакого джина, ни чистого, ни с тоником, и никаких бесконечных историй, которые Уайлдер так любила о себе рассказывать и которые Куколка слушала, как другие слушают непрерывно бормочущее радио.

– Он у своего папаши, – произнесла Уайлдер, заметив, что Куколка ищет глазами Макса. Обе по-прежнему не знали, что им сказать друг другу.

Наконец Уайлдер нашлась:

– Послушай, Джина, я, конечно, могу что-то сделать с твоими волосами, но, может, все-таки лучше сходить в полицию, пока эта дерьмовая история не закончилась совсем плохо?

И, поскольку Куколка промолчала, Уайлдер продолжила:

– Нет, я просто ничего не понимаю! То есть я понимаю, конечно, что все это полная хренотень и в конце концов непременно выяснится, что ты ни в чем не виновата. Так почему бы тебе все-таки не довериться копам?

Но Куколка по-прежнему не отвечала; она не сводила глаз с экрана телевизора, где вещал какой-то политик, а внизу бегущая строка сообщала: ТЕРРОРИСТЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕ ПОЙМАНЫ. В СИДНЕЕ ОБЪЯВЛЕН ВЫСШИЙ УРОВЕНЬ ТРЕВОГИ. Политик был крупным мужчиной и, похоже, весьма близоруким; он все время щурил глаза, словно пытался прочесть нижние строчки таблицы в кабинете у офтальмолога.

«Как вы, лидер оппозиции, – спрашивал у него невидимый интервьюер, – можете оценить заявления правительства о том, что политика вашей партии в отношении террористов отличается излишней мягкостью?»

Политик слегка наклонился вперед, будто пытаясь получше разглядеть мучительно расплывающиеся значки в последней строчке таблицы, и, выразительно взмахнув рукой, заявил:

«Позвольте! Мы не проявляли и отнюдь не собираемся проявлять мягкость по отношению к террористам. Ведь террористы – это вовсе не австралийцы. Австралийцы – люди добропорядочные и законопослушные. Но я должен все же сказать, что мы приветствуем призыв внести поправки в тот закон, согласно которому любой житель Австралии, как здешний уроженец, так и натурализованное лицо, может быть лишен гражданства, если окажется замешанным в деятельности, направленной против родной страны. Либо ты вместе с Австралией, либо ты больше не австралиец и утрачиваешь право быть нашим гражданином».

– Боже мой! – пробормотала Уайлдер и переключилась на другой канал, где шло ток-шоу, посвященное текущим событиям.

«Неужели правительство отдало приказ вести стрельбу на поражение?» – спросил ведущий, и на экране возникло лицо премьер-министра, у которого, как догадалась Уайлдер, как раз и брали интервью.

«Законы нашей внутренней политики вполне позволяют адекватно…» Но Уайлдер, не позволив премьер-министру закончить фразу, снова стала переключаться с одного канала на другой, однако повсюду было примерно одно и то же. И они в который раз увидели, как вооруженная полиция окружает дом Тарика.

– Нет, это совершеннейшее безумие! – прошептала Уайлдер и уже схватила пульт, чтобы совсем выключить телевизор, но Куколка ей не позволила. Ласково взяв ее за руку, она сказала:

– Пусть работает. Я же должна знать, что происходит.

И они, стоя рядом, в очередной раз просмотрели те же смонтированные вместе кадры – бомба в детском рюкзаке, отвратительная фотография бородатого мужчины в арабском платье, зернистое темное видео с целующимися Тариком и Куколкой. Эти повторяющиеся изображения, со щелчком сменяя друг друга, вновь и вновь появлялись на экране, и казалось, будто чья-то рука перебирает мелочь, гремящую в пустом кармане.

Снова рушились нью-йоркские башни-близнецы; снова в Беслане кто-то выкладывал в ряд тела убитых детей; снова некто, одетый в черное – то ли мужчина, то ли женщина, – размахивал автоматом; снова почти обнаженная Куколка исполняла эротический танец. К прежнему набору кадров прибавились и новые: темный поезд в туннеле лондонской подземки через мгновение после взрыва бомбы; пылающий ночной клуб Sari на острове Бали, взорванный террористами; множество раненых людей, которых вытаскивают из мадридского поезда… Кульминацией данного монтажа были кадры, переносившие зрителей в знаменитое здание Сиднейской Оперы, и за этим следовал довольно дешевый трюк – белое облако взрыва и зловещий оглушительный грохот.

Куколка закрыла глаза.

Но, когда она снова их открыла, на экране, сменяя друг друга, появлялись Усама бен Ладен и Джордж Буш, летело множество боевых ракет, люди в камуфляже стреляли из минометов, взрывались и превращались в огненные шары жилые дома. Там были окровавленные женщины и заложники, которым террористы вот-вот отрежут голову… Нью-Йорк! Бали! Мадрид! Лондон! Багдад! И она, Куколка, распадающаяся на пляшущие цветные квадраты, на крошечные пиксели, улыбающаяся той улыбкой, которая никогда не была ее собственной.

Наконец появилась реклама кондиционеров, и Уайлдер выключила телевизор. Последовало несколько секунд неловкого молчания.

– Это похоже на то, как я купила «Субару Форестер», – сказала Уайлдер, – и мы потом в течение нескольких недель видели по телевизору исключительно всевозможные «Субару Форестер» – и припаркованные у тротуара, и движущиеся по городу, и остановившиеся у светофора. Хотя в городе, безусловно, есть и другие машины. Как и множество других историй, ей-богу, Джина.

Но Куколку это замечание мало утешило. Она понимала, конечно, что по телевизору много еще чего показывают, да и в газетах имеются материалы с совсем другими заголовками, и на радио есть передачи, где говорят об иных вещах, но сейчас она повсюду видела только свое лицо, слышала только свое имя и изо всего потока всевозможных мнений выхватывала только очередное высказывание о себе. Все это держало ее словно в тисках; казалось, она угодила в ловушку холодного океанского течения, и теперь оно уносит ее куда-то, куда ей совсем не хочется – в точности как та волна, которая тогда чуть не унесла Макса в открытое море.