Арахно. В коконе смерти - Олег Овчинников Страница 43

Или в церковь всем кагалом сводил,

Вот где был бы вам приход так приход.

Ты когда-нибудь бывал в лагерях?

Пионерских, я имею в виду.

А картошку запекал на углях?

Лежа на траве, смотрел на звезду?.."

Вдруг с небес сорвался птах – время есть,

В смысле кушать, мой мохнатый малыш,

Но Ванюша тут как тут, в смысле здесь:

Отогнал рукой: „А ну, типа, кыш!

А лети-ка ты на prick точка ш!

На кого ты, лысый дятел, полез?

Это ж мой теперь зеленый гуру!

Он же жизнь мне…"

Но паук вдруг исчез.»

(С.Л. Самойлов – А.В. Голицын,

«Классное чтение», учебник литературы

для пятого класса.

Тираж 1 300 000 экз.)

– Ну ты и раскрутился, брат поручик! Тьфу, какой поручик? – ваше благородие! Как жестяной флюгер в торнадо. Смотри, медным тазом не обернись.

– В смысле? – Толик остановился перед светофором.

– Да шучу я, шучу. Уже и не пошутишь при нем, – посетовал Борис, покорно маршируя на месте.

Последнюю сотню метров он прошагал, чуть согнув ноги в коленях и преданно глядя на Толика снизу вверх, словом всячески дурачась.

– Ты только, слышь, Толь, когда президент тебя к себе пригласит – медаль вручать или премию государственную, хоть словечко обо мне, убогом, замолви. Скажи, мол, есть такой никчемный писателишка, Борькой звать – с меня и довольно. Замолвишь, а? Вот спасибочки, благодетель ты наш!

Слегка подвыв на последней фразе, Боря предпринял не слишком убедительную попытку бухнуться на колени прямо посреди тротуара, к слову сказать, на удивление чистого, но Толик в соответствии со своей ролью в неписаном сценарии пресек ее коротким небрежным жестом. Зажегся зеленый, и Боря, распугивая встречных, залебезил спиной вперед через «зебру» пешеходного перехода.

– Наш ты, Толя, наш, ремесленный! – восторженно приговаривал он. – Всегда знал, что не отречешься от своих корней, корешков-собутыльничков. Не забудешь тех, с кем вместе грамоте учился. Тут некоторые поговаривали, дескать, зазнается парень, возгордится! А я им: «Кто? Толька-то? Да ни в жисть!» Это ж вам не Степан какой, чтоб выше головы нос задирать. С ним, со Степаном то есть, уже за просто так трудовому человеку и не поручкаться. Ты, кстати, заметил, что у него шнурки на ботинках почти всегда развязаны? – спросил Борис, незаметно выходя из образа.

– Ну!

– А знаешь, почему он их не завязывает?

– Не знаю. Пузо мешает? – предположил Толик.

– Ничего подобного! Гордость не позволяет на колени опускаться. Даже перед зеркалом.

Толик сдержанно, политкорректно хмыкнул.

– Ф-фу, давненько я ни перед кем так не унижался. Отвык, – прокомментировал Борис, выпрямляясь в полный рост и разглаживая стрелки на коленях. – Ну а если серьезно, то ты, Толька, молодец! Без дураков! Увидел, что удача прет на тебя, как бык, хладнокровно подпустил поближе, выждал момент-и-и хвать ее за рог! Толик молчал и улыбался – спорить не хотелось. Хотелось идти без конца по чисто выметенному, как будто выскобленному тротуару мимо старинных двухэтажных домиков, украшенных яркими аляповатыми вывесками с рекламой банков, ресторанов, стоматологических кабинетов и нотариальных контор. Щуриться на солнце, за пару недель обратившее зиму в лето. Поглядывать по сторонам из-под приспущенных век, примечая, не привлекают ли Борины выкрутасы внимания прохожих, и с удовлетворением констатировать: привлекают! Ловить встречный ветер парусом надетой навыпуск футболки. И слушать, слушать непрерывный поток восхвалений в свою честь.

– Э-Э! Куда? – окликнул Борис и схватил Анатолия за локоть, когда тот, разомлев от солнечного тепла и ласкающих слух дифирамбов, попытался проигнорировать предостерегающий сигнал очередного светофора. – Решил уйти из мировой литературы на пике карьеры?

Толик задумчиво посмотрел на сверкающие носы своих ботинок, на которых чудом не оставила след протекторов желтая «Волга» с шашечками на крыше, вернулся на тротуар и подумал: «Значит, в случае смерти одного из соавторов… Ох, не надо было об этом спрашивать. Грешно…»

– Это еще не пик, – сказал он, заглядывая в серые мгновенно выцветающие на солнце глаза Бориса. – Всего лишь локальный максимум. Но все равно спасибо.

По иронии судьбы первым, кого повстречали друзья, ступив на порог щукинского кабинета, оказался недавно упомянутый Степан. Он стоял, перегородив подход к посадочным местам, угрюмый и чем-то озабоченный, рассеянным взглядом упирался в неухоженную шевелюру Коровина и как будто медленно перекатывал в голове тяжелые мысли: «Вот почему этот получил нобелевку, а у меня до сих пор стартовый тираж за сотню тысяч никак не перевалит? Ведь я же больше его – и пишу и вообще…»

– О, Степа! – как брату обрадовался Борис и вскинул ладонь-лодочку на высоту плеча-то ли поздороваться, то ли отдать честь. – Как твое ничего?

– В пределах нормы, – Степан подставил для пожатия пухлую ладонь.

– Приветствую, – сказал Толик и тоже коснулся руки мастера, благо последний не спешил ее убирать.

«И вовсе он не зазнавшийся. Просто уставший и какой-то загруженный, – посочувствовал Анатолий. – А поручкаться с ним – очень даже запросто. Так что зря Боря…» На середине мысли взгляд его случайно скользнул вниз, на обувь Степана. Левый ботинок был расстегнут, и половинки шнурка свисали по обе стороны, как ленточки бескозырки в полный штиль.

Места за столами перераспределились. Те, кто пришел раньше, занимали кресла поближе к выходу. Должно быть, чувствовали интуитивно то же, что и Боря с Толиком: не хвалить, не гладить по головке пригласил их сегодня Щукин. «Ну что, на ковер, корнет?» – спросил Толик, перезвонив другу сразу после звонка работодателя. «Хорошо, если не на татами», – вздохнул более опытный Борис.

На прежнем месте остался один Коровин – за крайним столом в основании Т-образной конструкции, откуда просто некуда дальше пятиться. Правда, сменился сам стол. Прежний, подписанный, по-видимому, все-таки приобрел за большие деньги какой-то поклонник прозы Коровина и ненормативной лексики вообще, а на его месте возник новый, гладенький, темный и изящный, но слегка нарушающий гармонию всей композиции. Этот был сантиметров на пять ниже остальных.

Даже щукинские неизменно обаятельные секретарши совершили рокировку. Чернявая Корина пересела к окну, а Златовласка, которую, как с некоторым огорчением выяснил Толик, на самом деле звали обычным именем Лена, заняла ее место. Не иначе, чтобы не затмевать своей огненной гривой яркий солнечный свет.

Середина весны, вздохнул Толик. Адреналиновый всплеск на фоне общего авитаминоза. Пробираясь на свободное место, он походя поздоровался с турбореалистом с большой буквы П, почувствовал себя боксерской грушей, обменявшись несколькими приветственными тычками со Звездоболом, не заметил нечистоплотного Прокопчика, пожал сухую и тонкую ладонь Ника. Сел рядом с ним. Спросил: