Совпалыч - Виктор Солодчук Страница 43

— Какая тебе разница? Ну, восемнадцать — ноль пять. Это все?

Арсению показалось, что плоскость тюремного потолка, покрытая лепестками облупившейся краски, стала медленно, тяжелым прессом опускаться вниз.

— У меня одна просьба, — твердо сказал он. — Мне нужно позвонить. Срочно.

— Не положено. Да и куда тебе звонить? Все равно до завтра начальства не будет. И утром на звонки не рассчитывай. Война началась. Или ты телевизор не смотришь?

Романов уже начинал привыкать к манере людей в форме резко переходить на повышенный тон и обратно.

— Не смотрю. У меня нет телевизора.

— Вот, а в армии есть телевизор. В красном уголке. И если ты хоть раз посмотришь новости, — непонятно было — офицер говорит серьезно, или глумится, — то узнаешь, что мы окружены кольцом вражеских стран. Уже на наших белых медведей руку подняли. Родина, блядь, в опасности, понял?

Дверные засовы громко лязгнули за офицером, но Романов этого не слышал. Уговор с Кузей был на шесть. Арсений сел и обхватил руками голову.

— Что, очень надо? — спросил Петя. — Выньте вон тот кирпич из стены, там лежит мобильник. В тюрьме все есть, надо только знать где. Вы недолго, ладно?

— Спасибо, Петя. Вы меня спасли, — Арсений снова попытался пожать соседу руку.

— Нельзя ко мне прикасаться, сколько раз повторять? Если прикоснетесь — останетесь здесь навсегда, понятно? И «спасибо» у нас не говорят. Люди должны помогать друг другу.

«Как в Индии», — подумал Арсений.

После трех бесконечных гудков Кузя сняла трубку.

— Готов играть? Вечер, ночь, утро, день.

— Да. Только ты начинай.

— Вечер. Никаких событий, смотрела телевизор.

— Я попал в милицию. Тоже ничего особенного. Ночью приснился сон, в котором мы были в театре.

— Мне ничего не снилось. Еще забыла окно закрыть, и сквозняком меня продуло. Утром на мое окно прилетел белый голубь. Представляешь? Такой красивый! А у тебя что утром?

— С петухом познакомился.

— Ты где вообще?

— Давай подробности при встрече. Что днем?

— Днем узнала, что война началась.

— И у меня война. Один совпалыч из четырех, уже неплохо. И еще — телевизор.

— Это если не считать твоего петуха и моего голубя. Знаешь, я почему-то очень сильно о тебе беспокоюсь. У тебя ничего не случилось?

— Все нормально, — сказал Арсений, замечая краем глаза размахивающего руками Петю. — Я тоже о тебе думаю. Не могу говорить. Пока. Связь завтра в шесть вечера.

Пока Арсений прятал телефон обратно, Петя снова стал наводить чистоту, теперь объясняя столь частые уборки желанием убить время. Законопатив сквозняк в решетке, Романов пожелал соседу спокойной ночи, залез наверх и через миг спал легким сном без сновидений.

Так закончилось воскресенье, которое, несмотря на все законы, иногда случается даже в тюрьме.

Утром повезли на медицинскую комиссию. Автобус долго плутал по городу, собирая изловленных за выходные. Рядом с Арсением расположился широкоплечий бритоголовый парень лет двадцати, одетый в охотничий камуфляж.

— Скорее бы уже в поезд, — обратился он к Романову, который в качестве ответа ограничился пожиманием плечами, не найдя в организме соответствующей моменту эмоции. — Только бы медкомиссию пройти, — не отставал сосед.

— Думаю, пройдете, — вежливо поддержал беседу Арсений. — Туда только совсем больных не берут.

— Вот и я им говорю — здоровый я, — возмущенно стал рассказывать бритоголовый. — Первый разряд по боксу. В тире выбиваю девяносто из ста, хоть из пистолета, хоть из арбалета. Знаю радиодело и с парашютом прыгал три раза. А они ни в какую. Ну, ничего, сейчас возьмут. Война все-таки. Илья, — протянул он Арсению руку. — Илья Вилкин.

— Почему же не берут? — Романов пожал каменную ладонь соседа.

— По нервам не прохожу. Я им говорю — ледяной водой обливаюсь, а они — у вас в карточке написано, что вы подвержены вспышкам неконтролируемой агрессии. Как, мол, такого отправлять? А что я к армии с детства готовлюсь, им до лампочки. Понимаешь, бегаю по десять километров каждый день, двести раз могу от пола отжаться на кулаках, а они за эту карточку вцепились. Козлы!

Вилкин несильно ударил кулаком перед собой по спинке сиденья. Сидящий спереди возмущенно развернулся, но встретившись глазами, сник и вернулся в исходное положение. Когда людей набилось больше чем в час пик, автобус въехал в ворота станции Москва-Сортировочная и выпустил содержимое в шумную толпу.

На станции царила атмосфера праздника. Громко играла музыка, отовсюду доносились веселые голоса и смех. Арсений отметил, что он, самое малое, лет на пять старше большинства призывников. В основном это были восемнадцатилетние подростки, бодрые и пьяные. Их сопровождали нетрезвые по случаю важного дня отцы, рассказывающие сыновьям и друг другу байки из собственного армейского опыта. Матерей было поменьше. Они сжимали в руках пластиковые пакеты с едой, глаза их были влажными и покрасневшими.

Призывников разделили на две группы. Первые — успешно прошедшие медицинскую комиссию и ожидавшие погрузки — играли на гитарах, целовались с подружками и почти открыто пили водку. Остальные стояли в длинной очереди, примыкавшей к двери с красным крестом. Заняв место в хвосте, Арсений вскоре почувствовал, что очередь продвигается довольно быстро. Собственно, внутри никакого обследования не было. Врачи смотрели личное дело раздетого до трусов Романова, сравнивали бумажные данные с реальным внешним видом, интересовались — нет ли жалоб, и ставили печать. Арсений и опомниться не успел, как его обходной лист украсился фиолетовыми штампами хирурга, окулиста и невропатолога.

Чуть дольше им занимался врач, чья специализация по звуку была похожа на имя экзотического животного — «ухогорлонос». Арсений даже успел представить себе силовую акцию по спасению горной колонии ухогорлоносов, как вдруг услышал знакомый голос.

— Это шумерский орнамент, — по обыкновению наседал на собеседника Клейн. — И совсем не похоже. Какое же это макраме? Это тату. Ладно, давайте ставьте штамп, я курить хочу. О, привет, — заметил он Романова. — Тебя тоже загребли? Поздравляю. А наш друг Алимов под машину попал. Представляешь — идем мы от тебя… Кстати, ты уже освободился?

В смысле — прошел комиссию? Тогда я быстро. Короче, нас на бульваре сначала ограбили, а потом замели менты, но отпустили. Утром в пятницу мы к тебе заходили, но не застали, на твоей крыше встретили какую-то шпану, потом пошли пить пиво. А тут — облава. Алимов побежал и попал под крутой «Бентли». Я тоже мог бы смыться, конечно, но не стал. Сейчас медведей надо защищать, а не брюки по конторам просиживать. Как подумаю, что они там без снега могут остаться, рука тянется к автомату.

— Слушай, ты же сам тогда про войны рассказывал. О том, кто их устраивает и почему. Лишних — в лес. Помнишь?