Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл Страница 43

– Привет, Йоханна.

– Нет, – шепчет Эрика и цепляется за мою одежду, отчаянно пытаясь втянуть меня обратно. И Анналис тоже, она стоит с другой стороны от меня. Йоханна оборачивается и смотрит, но я вижу по ее лицу, что она больше не хочет быть мне мамой. Я убираюсь на свое место и считаю удары дальше: sechzig, einundsechzig [79]…

И вот Йоханна уже за спиной у Анналис – шлеп, а теперь я…

Дядя Храбен – он не как Йоханна. Он, похоже, очень рад, что нашел меня, и мы идем с ним смотреть кроликов. Я ему рассказываю про Петера, а про то, как мы его выпустили в парке, – нет.

– Тут большие кролики, Криста, гораздо крупнее обычных. Громадные. И очень красивые. Ты таких никогда не видела.

У кроликов свой сарай, чистые клетки и много-много свежей соломы. На одном конце сарая есть комната, где дамы прилежно расчесывают им шубки, а вычесанную шерсть складывают в лотки. В основном кролики белые, как в «Алисе в Стране чудес», но у одного черное пятно на носу, а другой весь светло-оранжевый.

– Их мехом отделывают шляпы и куртки, – говорит дядя Храбен. – Чудесная вещь – кроличий мех. Не пропускает холод лучше, чем много что.

Помню, папа рассказывал про то, что делают с кроликами, но эти, скорее всего, какие-то другие, у них слишком маленькие ноги.

– А где большие-пребольшие кролики, дядя Храбен?

– Хочешь еще больше? – Смеется. – Будут, всему свое время. Такое планировать надо, милая Криста. К примеру, если хочешь только златовласых деток кроликов, нужно внимательно подбирать родителей. Нет смысла ждать красивых потомков, если мать или отец смуглые или с большим носом, или же крупных и здоровых, если кто-то из родителей низкорослый.

Рядом с комнатой для причесывания – кухня, здесь отмеряют еду. Какая-то женщина, похожая на ведьму Швиттер, только не такая старая, чистит морковку, ее тут – огромные кучи. На полу корзины с помидорами, сельдереем, зеленью: брокколи, латуком, капустой, шпинатом и цикорием, а еще с пучками укропа, базилика, мяты и эстрагона. Ведьма режет морковку на мелкие кусочки, затем берется за тазы с яблоками и сливами. Я ворую сливу. Дядя Храбен опять смеется, когда замечает, что у меня щека оттопырена.

– Ты голодная, Криста? Пойдем тогда со мной. – Мы поднимаемся на три пролета лестницы и оказываемся в комнате, которая почти вся из окон. – Это моя башня. Нравится? Ну-ка, поглядим. – Он выдает мне пирожное и апельсин. Я вспоминаю, как Даниил запихивал еду в рот, и апельсин чищу очень старательно. – Лучше? – спрашивает он. – Что у нас тут еще? – Открывает маленький ящик и достает «Pfennig Riesen» [80], но держит его так, что мне не достать. – Может, поцелуешь вместо спасибо? – Щека у него колючая. – Бедная маленькая Криста, без папы. – Он тянет меня к себе: – Садись ко мне на коленочки. Поближе… прижмись, вот так. А если б я был твой папа? – Он гладит меня по ноге. – Тебе бы понравилось? – Ириска липнет мне к зубам, и я не могу сказать «нет». Скоро дядя Храбен ставит меня на пол: – Мне пора работать. Приходи завтра опять. Твой новый папа принесет вкусного. Что тебе нравится?

– Вишня.

– Поздно уже для вишни.

– Мороженое.

– Может быть.

Мы уже почти в дверях, но дядя Храбен возвращается и встает перед комодом.

– Ты, наверное, скучаешь по своим красивым вещам, Криста. Не волнуйся, они все здесь. – Он открывает дверцу, а там – мои платья, юбки и кофты, носки, трусы и туфли, всё внутри, даже мои носовые платки, сложены аккуратными стопками.

– Отдайте.

Он качает головой.

– Там ты не можешь носить красивое, малышка. Вещи либо испортятся, либо их украдут. Тебе же этого не хочется, верно? Потом все получишь обратно. А пока носи их тут, когда будешь приходить в гости к своему новому папе.

* * *

Грет говорит, что папа сказал ей, чтоб я ела побольше овощей, особенно зеленых, но я ей не верю. Он сам их никогда не ест. Они похожи на тошнотину.

– Не буду. – Я возюкаю морковкой и капустой по тарелке, давлю их на мелкие кусочки и спихиваю на стол. Когда Грет встает, чтобы поставить чайник, я роняю немного этой дряни на пол.

– Прекрати, – говорит Грет, не оборачиваясь. – Я знаю, что ты замышляешь. Доедай, пока горячее. Остынет – будет гораздо хуже.

– Не нравится. Не буду.

– Бросай это свое «не хочу» и «не буду». – Грет делает злое лицо, ставит между нами чайник. – Будешь тут сидеть, пока не доешь все до крошки.

– Оно мерзкое. Дай пирога.

– Дай пирога, пожалуйста.

– Пожалуйста, – бурчу я, выдавливая слово между зубов.

– Нет, – говорит Грет с хитрой улыбкой. – Пока все не съешь. Тогда получишь маленький кусочек. Знаешь, что бывает с девочками, которые едят только печенье, конфеты и пироги? Они, во-первых, никогда не вырастают в юных дам. Во-вторых, у них кожа делается на вид как сырое мясо. Потом у них выпадают волосы, а затем и зубы. Чуть погодя они становятся такими слабыми, что едва могут ходить. Кости у них становятся резиновые. И вот уж они ползают на четвереньках. И… – тут она склоняется над столом и смотрит на меня в упор, —.. оглянуться не успеешь, а они уж клянчат у прохожих на улице настоящей пищи – мяса, сыра, хлеба, картошки и зелени.

Здесь все и всегда голодные. Они все время говорят о еде. Кто-нибудь рассказывает историю – даже нормальную сказку про принцесс или волков, а не про то, как все раньше было, – а никому не важно про красивые платья или украшения или большой ли был дворец: всем интересно, что там ели. Шофика и ее друзья играют в одну и ту же игру. «Что ты сегодня готовишь?» – спрашивает кто-нибудь. Ответ всегда одинаковый: «Погоди минутку. Вытащу жаркое из духовки, не то пригорит». Я достаю Лотти из потайного места, и она соглашается со мной: ужасно дурацкая игра.

Иногда по вечерам они не рассказывают истории и не поют, а делают вид, что у них пир в потемках. Каждый должен принести особое блюдо, которое они когда-то готовили дома. Вероника приносит зеленый борщ.

– Здесь, где всегда зима, он по вкусу как весна. Сегодня будем есть его с черным хлебом и со сливочным маслом, его много-много.

Лотти воротила бы нос, если б он у нее был, потому что суп сделан из щавеля и картошки и есть его надо холодным. Все умолкают на миг, хотя кое-кто вздыхает, и я чувствую, как Лена поджимает пальцы на ногах у меня за головой. Кто-то говорит:

– Вкуснотища, Вероника. Пожалуйста, дай рецепт.

Мирела тоже с супом. Она говорит, что он называется «Legényfogó Káposztaleves», все смеются. Лена говорит, это потому, что название означает «ловец мужчины», но не объясняет, почему это смешно. Все опять смеются, когда Мирела рассказывает, что его подают с мягким хлебом и поцелуями. А еще она принесла «Ürgepörkölt» – «беличье жаркое». Лотти говорит, что ее тошнит. Меня тоже – когда Риика принимается рассказывать о жареном олене в рябиновом повидле. Все знают, что рябину едят только ведьмы. Мы ждем, когда подадут пудинг, и я шепчу Лотти еще немного из «Ханселя и Гретель». Она не знала, что у пряничного домика есть тайный садик, а там полно крапивы, и рапунцелей, и рябин; а еще она не знала про черную мандрагору, которая вопит, когда ведьма тащит ее из земли себе на ужин. Там, где настоящие люди растят капусту, у нее ряды багровых поганок вперемешку с мухоморами, которые красные в белую точечку. А еще ведьма держит в маленьких клетках слизней и ест их яйца вместо тапиоки. Вместо кур она держит ворон, и те каждое утро летают и ищут поля сражений, чтобы собрать там глаза. По всему саду – горбатые ивы, они хватают маленьких птичек на лету своими шишковатыми лапами и запихивают себе в дупла.