"Шведский стол" - Ася Лавруша Страница 43

Калле был младшим, четвертым ребенком – двое его братьев уже давно жили в Стокгольме, а сестра вышла замуж за француза и перебралась на юг Франции, где у ее мужа была – вот она, петелька времени! – маленькая, но очень современная свиноферма.

Внешне Калле был типичным скандинавом, каким его представляют жители других стран, – льняные волосы, светлая кожа, слегка картофельный нос и обрамленные густыми рыжеватыми ресницами небольшие глаза. В глазах, впрочем, уже в детстве пряталась свечка, а если маленький Калле радовался или сердился, свечка гасла, но вместо нее во взгляде начинало осторожно волноваться то самое море, до которого от их «имения» никогда не превышавший дозволенной скорости «сааб» отца доезжал минут за сорок.

Море вообще манило, и однажды, когда Калле было лет тринадцать, он тайком ушел из дома, купил билет на автобус до города Мальмё, сел там на паром и через час оказался в портовом Копенгагене.

Это был необыкновенный мир, одновременно похожий и непохожий на шведский. Казалось, датчане нарочно проглатывают слова, чтобы не раскрывать свои тайны перед явившимися с другого берега. По улицам ходили странные люди в беретах, почти в каждом подвале располагались маленькие кабачки, за каждой дверью дразнилась чужая – такая яркая, опасная и притягательная – жизнь.

Ему, конечно, досталось тогда от родителей. В воспитательно-профилактических целях у Калле даже временно конфисковали все его собственные накопления, полученные за работу в оранжерее у матери. Но зато вместо свечек в глазах его с тех пор постоянно горели две яркие лампочки, которыми по ночам освещаются портовые улицы Копенгагена. Ну а если такая лампа загорается в помещении, то обыденные предметы начинают светиться по-особенному, и мысли тут же уносятся на берег дальний, где зыбким парусом маячит иная и неведомая жизнь.

Закончив естественную линию гимназии, Калле решил не торопиться с дальнейшей учебой. Около года проработал в маминой цветочной лавке, а потом его призвали в армию.

В семидесятых годах в шведской армии сохранялись и субординация, и дисциплина, а еще солдаты обязательно изучали русский язык – на тот случай, если все-таки развяжется война с Советским Союзом и им придется допрашивать военнопленных.

И в школе, и в гимназии языки давались Калле без труда. Но с учебой он в принципе никогда не усердствовал. В армии же, когда ему волей-неволей пришлось сидеть за столом и заниматься, у Калле обнаружились мощные филологические способности. Его товарищи еще никак не могли выучить этот хитрый алфавит, дружно путали русскую букву «в» и латинскую «b», русскую «m??» и родную «m», а из чащи шипящих не могли выбраться даже коллективными усилиями, – а Калле в это время уже запросто произносил фразу, вроде «какое звание у вас было в красной армии?» Его даже перевели из обычной части в специальную школу военных переводчиков, где весь его армейский долг собственно и ограничился изучением русского языка.

Отслужив, он по-прежнему не мог с определенностью сказать, чем ему хочется заниматься дальше. Как и в детстве, манила романтика – леса, моря и дикая природа. Но Калле понимал, что профессия должна кормить, – и после месяца раздумий остановился на лесном факультете сельскохозяйственного института. Уверенности, что именно этому делу он посвятит всю свою жизнь, не было. Но в глубине души Калле надеялся, что обстоятельства сами подбросят ему что-нибудь интересное.

И подбросили. Однажды ему позвонил его армейский командир, капитан Элен, которого на курсах военных переводчиков за глаза называли агентом 007.

Справившись о его делах и учебе, Элен сообщил, что Швеция и Советский Союз недавно подписали экспериментальный договор, включавший в себя несколько программ долгосрочного сотрудничества, одной из которых был обмен рядовыми специалистами в области сельского хозяйства. В связи с чем Калле предлагалось ни много ни мало, как отправиться в Россию, куда-то под Вологду, и шесть месяцев проработать простым трактористом в колхозе имени XXIII съезда коммунистической партии.

– Ты же вроде с сельским хозяйством в ладах! – заявил командир. – Видишь вот, и профессию выбрал родственную. И жилка приключенческая в тебе, как я помню, есть. Так что подумай, посоветуйся с родными и перезвони мне через неделю-другую!

«Вологда… Курлыкающее голубиное название…» – рассеянно повторил про себя Калле. После чего сосредоточился и решительно ответил:

– Мне не нужно время, я сразу могу ответить, что согласен…

Калле оформил отпуск в институте и временно перебрался в Стокгольм, где четыре месяца учился водить трактор, посещал интенсивные курсы русского и еще кое-какие занятия, разглашать содержание которых запрещал подписанный им специальный документ. Он ничего и не разглашал. Хотя, если честно, иногда ему казалось, что беседы с инструктором так скучны, что не вызовут ни у кого и мало-мальского интереса – даже если ему вдруг вздумается пересказать их в самых мельчайших подробностях. Но закон есть закон! И о том, как следует покупать еду в советских магазинах, как разговаривать с советскими девушками и сколько пить за советским столом, Калле не проронил ни слова – ни братьям, ни друзьям, ни родителям…

В Москву он прилетел в конце топленого тополиного июня 1978 года. В аэропорту его встретил ответственного вида малоразговорчивый мужчина, представившийся сотрудником шведского посольства. Формально поинтересовавшись самочувствием и тем, как прошел полет, он помог Калле загрузить чемоданы в посольское «вольво», и уже через час они оказались на территории дипломатической миссии Швеции, где Калле предоставили комфортабельный номер в маленькой гостинице.

Обращались с ним почтительно и церемонно. Калле это немного смущало. На следующий день для него была организована автомобильная экскурсия по Москве с заездом в Третьяковскую галерею. Калле показалось, что такого яркого, мгновенно порабощающего шарма, как у Копенгагена, у Москвы не было. А, может, она была слишком большой и хаотичной для того, чтобы ее очарование можно было почувствовать сразу. В Третьяковской галерее строгая русская женщина ровно полтора часа расстреливала в него пулеметные ленты гидовского текста. Но в сознание попадали только отдельные словосочетания и фразы – какой-нибудь, «золотистый декор», «классическая колористика» или «техника передвижников». При этом «техника передвижников» незамедлительно превращалась в шеренги мощных лапчатых тракторов, энергично перемещающихся по «золотистого декора» полю, – и Калле мысленно уносился в эту далекую неизвестную пока Вологду… Впрочем, и в советской столице, и в музее было много красивого – не заметить этого импортированный из Швеции сельхозрабочий не мог.

Вечером его привезли на вокзал и познакомили с двумя молодыми людьми – Виктором из Вологодского горкома комсомола и Сергеем, который работал трактористом в том же колхозе имени XXIII съезда партии.

– Они будут сопровождать вас на место, – сообщил тот самый встречавший его сотрудник посольства, фамилию которого Калле так и не смог запомнить.

– Ну что, за знакомство? За встречу? – предложил Сергей, едва они успели расположиться в купе. И из его сумки выпрыгнула бутылка водки. Калле неуверенно пожал плечами.