Три грустных тигра - Гильермо Инфанте Габрера Страница 43

Когда мы вышли из кабаре, далеко за полночь, дождь прекратился и воздух был свежим и прозрачным; чистое новое утро. Мы оба порядочно проспиртовались, но трость я не забыл. Я нес ее одной рукой, а другой проделывал то же самое с сеньорой Кэмпбелл. Шофер-гид-советчик, этот Вергилий ночного Ада, твердо вознамерился препроводить нас на другое представление (шоу). Я не стал бы об этом писать, не будь у меня того оправдания, что как сеньора, так и сеньор Кэмпбелл были совершенно пьяны. В, д, р, ы, з, г. Миссис Кэмпбелл нашла зрелище очень возбуждающим, что меня не удивило. Должен признаться, мне оно показалось неприятным, скучным, и, кажется, я проспал какую-то часть. Подобные выступления — побочный продукт местного туристического бизнеса, при этом таксисты выступают рекламными (admen) и торговыми агентами одновременно. Они хватают вас, не спрашивая, везут, и не успеваете вы реализовать, что на самом деле происходит, как вы уже там внутри. Внутри — в смысле, в доме, вполне тривиально смотрящемся с улицы, но как только дверь за гостями захлопывается, вас по коридору с дверями [30]проводят во внутреннее святилище, чертог утех, то есть в гостиную, где стулья расставлены кругом, будто в одном из этих небродвейских камерных театров, ставших модными в середине пятидесятых, театр-арена, только на сей раз посередине не сцена, а большая круглая кровать в самом центре. Является Ганимед [31]и предлагает напитки (правда, за плату, и куда более высокую, чем выпивка в «Тропикане»), до сапог (?), и позже, но не сильно позже, когда все гости прибыли и устроились, гасят свет [32]и включают два прожектора (красный и синий), направляя их на кровать, так что и сцена хорошо видна, и можно забыть о присутствии соседа, которое вскоре станет стесняющим. И входят две девушки, зверски обнаженные. Потом входит обнаженный мужчина, Негр, черный как ночь в таком освещении, оборотистый Отелло, профессиональный Лотарио, всем известный как Супермен. Среди публики присутствовало несколько офицеров нашего Военно-морского флота, и все это выглядело по-настоящему антиамериканским, но веселились они вовсю, к тому же что мне за дело, в форме они расхаживают или в штатском. После представления зажгли все огни, и — вот это нервы — девушки (они были совсем молоденькие) и Негр раскланялись перед публикой. Этот Секс-Самсон и его Сотрудницы прошлись насчет моего смокинга и черноты, в частности, моей трости, по-Испански, само собой, и с соответствующими жестами, стоя в чем мать родила перед нами, моряки помирали со смеху, а сеньора Кэмпбелл тщетно пыталась сделать вид, будто ей не смешно. Под конец Негр подошел к одному из моряков и сказал на обабленном, дробленом (fractured) английском, что не любит женщин, но они только прыснули, и миссис Кэмпбелл вместе с ними. И все, включая меня, зааплодировали.

В субботу мы проспали допоздна, и около одиннадцати утра отправились на Варадеро, это пляж, что в ста сорока одном километре к востоку от Гаваны, ни дальше, ни ближе, и провели там остаток дня. Солнце жестоко пекло по обыкновению, но вид умиротворенного разноцветного открытого океана, белых ослепительных дюн, псевдососен, пальмовых зонтиков и пляжных деревянных поздневикторианских вилл порадовал бы Натали Кальмус. Я много фотографировал, разумеется, на цветную пленку, но также и на В & W [33], и был счастлив там находиться. Ни народа, ни музыки, ни швейцаров, ни шоферов, ни конферансье, ни девиц легкого поведения, ни агрессивных эксгибиционистов, ничего того, что вызывает у вас ненависть и/или презрение или же выставляет на посмешище. Обретенный рай? Пока еще нет. К вечеру я совершенно сжег спину и руки и — к тому же — в обед заработал дикую изжогу из-за морепродуктов, непомерно тяжелой пищи. Тщетно я пытался победить хвори «Бромом-3» и холодным кремом [34]— поглощая таблетки и втирая в себя повсеместно мазь, не наоборот. Безрезультатно. Сумерки также оказались чреваты ордами трансильванских [35]москитов. Мы поспешно отступили в сторону Гаваны.

Мне приятно было увидеть в номере поджидающую меня трость, жертву пренебрежения, едва ли не забвения, с тех пор как солнце и песок и удвоившаяся жара облегчили боли в ноге. Сгоревшие, но преодолевшие недомогания, мы с сеньорой Кэмпбелл спустились и сиднем просидели в баре допоздна, вновь под эту экстремистскую музыку, которая так пришлась ей по душе, но теперь несколько смягченную, приглушенную полуночью и портьерами, и я чувствовал себя отлично, не расставаясь с тростью.

На следующее утро, и что это было за чудесное воскресное утро, я спровадил Рэймонда до обеда, когда он должен был забрать нас из отеля и отвезти к парому, на котором мы отчалим навсегда. Отплытие намечалось на три часа дня. Поэтому мы решили посетить Havana Vieja, в последний раз осмотреться и подкупить сувениров. Как видите, вновь это было скорее ее, чем наше общее, решение. Мы закупились ими («Теперь, — сказала сеньора Кэмпбелл, — ты здесь») в туристическом магазинчике напротив старой, обветшавшей Испанской крепости. Работаем Без Выходных, Включая Воскресные Дни — Мы говорим по-Английски. Нагрузившись cadeaus [36], мы решили сесть impropmptu и пропустить по паре освежающих, приятственных стаканчиков в старом café, которое сеньора Кэмпбелл углядела на другом конце площади, в двух кварталах. Заведение тавтологически называлось «Старое кафе», но было совсем неплохо находиться в тихой, удушливой, живописной атмосфере цивилизованного Воскресенья, в старой нижней части Испанского Города. Мы просидели там около часа, расплатились по счету и вышли. Тремя кварталами позже я вспомнил, что забыл трость в кафе, и повернул назад. Никто из присутствовавших, кажется, не видел ее и в помине, что меня ни капли не удивило. Подобные странности на каждом шагу встречаются в таких странах. Снедаемый досадой, я вновь вышел на улицу, слишком глубоко подавленный для такой незначительной потери.

«В мире полно тростей, дорогой», — сказала сеньора Кэмпбелл, и, помню, я как бы увидел себя со стороны смотрящим на нее не с удивлением или яростью, а в некоем трансе, не в состоянии оторваться или удалиться от слепящего сияния, исходящего от этого доктора Панглосса в юбке, выпущенного на свободу.

Я быстро зашагал в поисках стоянки такси, завернул за угол, остановился, посмотрел вперед, потом назад и встретился с удивленным лицом сеньоры Кэмпбелл, которое теперь было подобно зеркалу, поскольку она, в свою очередь, смотрела на мое удивленное лицо. Чуть поодаль, по узкой улочке шел цветной старик с моей тростью. Вблизи он оказался не стариком, а человеком без возраста, этаким монголоидным придурком. Не представлялось возможным прийти к соглашению с ним ни на Английском, ни на относительном Испанском сеньоры Кэмпбелл. Цветной не понимал ни одного языка; вот она, Немезида иностранца. Обеими руками он вцепился в трость, будто утопающий.