Пути памяти - Анна Майклз Страница 43

Я смотрю, как Микаэла печет пирог. Она с улыбкой рассказывает мне о том, что ее мама обычно именно так раскатывала тесто. Она даже не подозревает, что руки ее хранят и мои воспоминания. Я помню, как мама на кухне учила Беллу готовить. Микаэла говорит:

– Мама обычно резала тесто вот так, этому ее научила тетя, помнишь, та, которая вышла замуж за парня, брат которого жил в Нью-Йорке…

Вот так мимоходом, без всякой задней мысли Микаэла, раскатывая тесто, делилась со мной материнскими рассказами о родственниках из соседнего местечка и о тех из них, кто пересек океан. О вызывающем костюме, в котором двоюродный брат Пашка пришел на свадьбу ее племянницы. О другом родственнике, который познакомился в Америке с девушкой, а когда женился на ней, оказалось, что она туда приехала из того самого городка, из которого он уехал, – можешь себе представить? – ему полсвета надо было объехать, чтобы встретиться там с дочкой соседа… Я помню, как моя мама говорила Белле, чтобы та ни при каких обстоятельствах не раскрывала секрет приготовления замечательной медовой коврижки – предмета острой зависти госпожи Альперштейн, – никогда и никому, кроме собственной дочери, благослови тебя Господи. Несколько столовых ложек овсянки, чтоб тесто стало рыхлым и хорошо пропиталось, как будто это торт с кремом, немножко меда акации, чтоб коврижка покрылась золотистой корочкой… Вспоминая об этом, я думаю о японских мастерах-оружейниках, ковавших мечи, которые рассказывали свои истории, когда закаляли сталь – сгибали ее тысячи раз, чтобы она стала прочнее и гибче, – эти их истории длились ровно столько, сколько надо было, чтобы ее отпустить. К тому моменту, когда они смолкали, процесс отпуска завершался; точная продолжительность рассказа была ценным рецептом. Я не очень слежу за развитием очередной семейной истории Микаэлы о том, как чья-то жена в конце концов запустила в мужа чайником, потому что вспоминаю, как мама журила Беллу за вспыльчивый нрав, приговаривая: «Жесткие птицы только для супа хороши», «Если будешь думать о плохом, тесто не поднимется» – а Микаэла умасливает тесто, ставя его в печь и нашептывая что-то, чтобы пирог получился на славу.

Пока жива хотя бы память о разлуке, отсутствия нет. Память умирает лишь тогда, когда перестают помнить. Или как мог бы сказать Атос: «Если нет больше земли, но память о ней жива, можно составить карту».

* * *

Я перестал бояться темноты. Вглядываюсь в ночную спальню – одежда Микаэлы смешалась с моими вещами, книгами и туфлями. Латунная лампа из каюты корабля – подарок Мориса и Ирены. У меня на глазах вещи превращаются в реликвии.

Каждую ночь я просыпаюсь от ощущения счастья. Иногда, когда я чувствую во сне, что нога Микаэлы прижалась к моей, ее прикосновение рождает сон о теплом солнечном свете, и этот свет несет мне покой.

* * *

Тишина бывает ответом как на опустошенность, так и на переполненность.

Свет лампы нас ваяет в бронзе. В желтой лужице света, разгоняющего тьму, она спит, а я – нет, но мы оба в мечтах. Мир продолжает жить, потому что где-то кто-то не спит. Если вдруг случится так, что все заснут, мир исчезнет. Его водоворотом затянет в кошмарный сон, навеянный памятью. Он скончается там, где тело будет лишь генератором души, творцом желаний.

Мы судим о человеке по возвышающим его стремлениям.

Все к чему-то стремится, даже если стремление не осознано. Тело будет спокойно двигаться вверх, пока его не поймает поверхность. Тогда луна потянет его к берегу.

Я молю Бога, чтоб жена моя ощутила в себе дыхание новой жизни. Прижимаюсь головой к боку Микаэлы и нашептываю рассказы ее плоскому животу.

Дитя мое, которого я так жду: если мы сможем тебя зачать, если ты родишься, если достигнешь моего возраста – шестидесяти лет, я скажу тебе тогда: зажги свет, но нас не ищи. Вспоминай нас иногда – твою маму и меня, в своем доме, в запущенном саду с фруктовыми деревьями, сидя за маленьким деревянным столом. Ты, мой сын, Бела, живя в старом городе, в доме с балконом, выходящим на мощенную камнем узкую средневековую улочку. Или ты, Белла, дочь моя, в доме твоем у реки или на сине-зелено-белом острове, где море всюду будет следовать за тобой по пятам. Вспоминайте нас в дождь, проходя под деревьями в каплях воды, или в маленьких комнатах, освещаемых только грозой.

Засветите лампу, вставьте в нее длинный фитиль. И когда-нибудь, когда вы уже станете нас забывать, я молюсь, чтобы вы нас вернули. Чтобы сквозь распахнутое окно, даже если оно будет в самом центре города, морской воздух нашей свадьбы нашел вас. Я молюсь о том, чтобы однажды в комнате, освещенной лишь ночным снегом, вы вдруг поняли чудо взаимной любви ваших родителей.

Сын мой, дочь моя: никогда не пренебрегайте любовью.

Бела, Белла: однажды я потерялся в лесу. Мне было очень страшно. Кровь моя колотилась в груди, я знал, что силы сердца на исходе. Я спас себя, не думая о спасении. Я только повторял два самых близких мне слога, и сердце мое билось вашим именем.