Сила прошлого - Сандро Веронези Страница 43

И надо же, на том самом месте…

Франческино исполнился год, по утрам я выходил к киоску возле Сан-Сабы [76]за газетами. Как-то раз утром я заметил, что отсюда (то есть не совсем отсюда, не с самой середины этого перекрестка, где я сейчас лежу, весь переломанный, хотя вроде бы в сознании и даже боли пока нет, а с лестницы, вон там, где колонна из белого камня и где сейчас люди, они бегут, наверное, мне на помощь) видна моя терраса. До дома здесь далековато, да еще Адреатинские стены, и деревья, высокие, с обильной листвой и несколько рядов домов, но террасу можно увидеть. Стояла поздняя весна, мы только что натянули на террасе сетку, потому что Франческино уже начинал ходить, и я узнал террасу из-за этой зеленой сетки, за которой видна была Анна в чем-то белом. Вернувшись домой, я постарался найти то место, откуда я видел нашу террасу, нашел благодаря белой колонне и показал Анне. И потом каждый раз, когда я ходил за газетами, Анна выходила на террасу с Франческино на руках, и я, подойдя к колонне, махал им газетами. Анна, разглядев меня, махала рукой в ответ, и мы были счастливы. Как же мы были счастливы, или хотя бы — ладно, скажем осторожнее, — как же был счастлив я: знаю только, что и подумать не мог, каким можно быть счастливым, просто помахав кому-то издалека. Я был настолько счастлив, что прекрасно помню, как одним таким утром меня вдруг посетила простая и горькая мысль, разрушительная, как гроза над розарием: однажды, подумалось мне, всего этого не будет. Однажды, думал я, эти утра и все это счастье покажутся чем-то далеким и утраченным навсегда, и, вспоминая о них, мне захочется плакать. Я подумал, что может стать тому причиной, и нашел множество — неотвратимых, фатальных, но совершенно естественных: Франческино вырастет, мы переедем, постареем, проблемы с работой, с деньгами, наша любовь поблекнет, родители наши умрут… Раздумывая обо всем этом, я дал себе клятву не падать духом когда это случится, а хранить, как драгоценность, воспоминания об этих утрах и без жалоб встречать любой удар судьбы — всему злу мира не отнять у меня ни капли счастья, которое я испытывал в те мгновенья. Я знал, что вряд ли это будет так: “Только любовь, только познание / имеют значение — не прошлая любовь / не познание в прошлом”… [77]— но это хотя бы помогло мне защитить мое счастье от мысли, грозившей уже тогда его разрушить. И теперь это время пришло, и случилось это — а говорят, что не бывает совпадений — именно там, в той точке мира, где семь лет назад я предугадал его приход…

Наплыв:

Скрежет металла. Запах бензина. Хруст стекла под ногами. Странная, скошенная картинка: верхушки деревьев — крыши домов — небо, словно в видеокамере, упавшей на землю и продолжающей работать. Очертания предметов искривленные, но четкие, яркие, как будто прочерченные лучами чистого света. Очень красиво. Но чье-то лицо вдруг все заслоняет — квадратное, смуглое, буквальное усеянное прыщами. Человек смотрит на меня, открывает рот, показывает зубы — некрасивые, мелкие, неровные: это не улыбка.

— Ты меня видишь? — он дышит мне прямо в лицо — Слышишь? Это сколько?

Думаю, он имеет в виду пальцы, которыми шевелит у меня перед глазами. Один, два, три…

— Четыре, отвечаю.

— Молодец. Не двигайся.

Я лежу на боку, под головой рука, тело распластано на горячем асфальте, и не думаю двигаться.

— Дышишь нормально?

— Да. Со мной все в порядке.

За лицом в прыщах мелькают другие, появляются и исчезают. Джинсы. И голоса, их всё больше, они перебивают друг друга, приближаются, удаляются, в каком-то судорожном ритме.

— … вызвать скорую помощь…

— … надо сдвинуть ее чуть в сторону…

— … ничего не трогайте…

— … может взорваться…

— … глупостей не говори…

— Не напирайте! — кричит мой прыщавый приятель. Потом опять обращается ко мне: — Лежи спокойно. Дыши медленно. Не двигайся.

На нем нелепая голубая курточка. Куда он собрался, чёрт возьми, в таком наряде?

— Нога. Не прикасайтесь к его ноге!

Кто это сказал? Какая нога? Я двигаю обеими, сперва одной, — потом другой, мне кажется, с ногами в порядке. Больше того, у меня вообще все в порядке, я не чувствую никакой боли.

— Лежи смирно. Не двигайся…

— Я проверял ноги, — говорю. — Ничего с ними нет.

— Отлично. А теперь не шевелись.

— … каждый божий день здесь авария…

— … мамочки, вот бедняга…

— … тут давно нужен светофор…

— … а он даже не затормозил…

— … поставили бы хоть знак "Стоп”…

— … головой ударился…

Головой? Пытаюсь притронуться к голове — ааа! В плече такая боль, что у меня перехватывает дыхание.

Боль, слава богу, сразу проходит.

— Не двигайся, — повторяет прыщавый.

Плечо. Я повредил левое плечо, что вполне понятно: я им врезался в такси. Пытаюсь скосить на него глаза: крови нет, пиджак не порван…

— Остановите движение…

— Дайте им проехать…

— Отойдите назад…

— Пройдите вперед…

— Перенесем его отсюда…

— Не притрагивайтесь к нему…

Лежу, не двигаясь — боль была такая жуткая, что повторения мне не хочется. Закрываю глаза. Однажды мы сделали наоборот: Анна пошла за газетами и пиццей, а я остался с Франческино на террасе. Мы помахали друг другу, поменявшись местами. Это было прекрасно.

— Эй, ты меня слышишь? Не спи.

Я сразу же открываю глаза. Лицо в прыщах все там же, в двух сантиметрах от меня.

— И не думаю, — отвечаю.

Мне удается притронуться к своему лицу, каким-то неестественным образом вывернув руку из-под головы и изо всех сил стараясь не пошевелить другой. Лицо вроде тоже в порядке. Голова не болит, шлем по-прежнему на мне.

— Не шевелись, — это опять он.

— Послушайте, со мной все в порядке. Вероятно, сломано плечо. Ноги и голова в порядке…

Он смотрит на меня озадаченно и молчит. Делает что-то руками, мне не видно что, справа.

— … я даже его не видел…

— … ударился головой…

— … ноги сломаны…

— Вы поняли? — говорю я. — Скажите им: только плечо.