Лето - Алла Горбунова Страница 43

Я в самолёте, лечу над миром – вначале в Москву, там пересадка, и дальше во Владивосток на фестиваль. Очень хочу узнать, посмотреть своими глазами – каков он, Дальний Восток, Приморский край, Тихоокеанская Россия.

^…

Владивосток поразил, покорил меня своей красотой с первого момента, как я его увидела. Ранним утром мы ехали из аэропорта в гостиницу на остров Русский, и я видела сопки, покрытые лесом, туман, дома на сопках, мост через море, верхушки каких-то башен в облаках. Я смотрела на растительность, покрывающую эти сопки на побережье Японского моря, и понимала, что это какая-то особая, не северная и не южная красота, неведомая мне прежде. В этих местах сосны совсем не похожи на наши сосны и ясени не похожи на наши ясени, а что-то знакомое таёжное вдруг встречается с субтропическими лианами. В лесах водятся тигры и леопарды, а гостей города угощают местными деликатесами – трепангами, гребешками, осьминогами и крабами. В море полно кораблей, и от их очертаний вдали веет какой-то тайной и сказкой из детства, как будто я открыла золотым ключиком заветную дверь, добралась до волшебной книги и на сошедшем с её страниц воздушном корабле отправилась в чудесную страну. Далёкий и радостный путь за море, «и все, кто там снова родился, обратно попасть не хотят». Детская сказка, утопия, смерть, сон. Сон о городе на сопках на берегу океана. Ты снова рождаешься там и живёшь, за краем света. И люди там – они, наверное, умерли и снова родились в этом городе, чтобы жить в нём вечно. Место смерти Мандельштама, место, где побывали родители Хармса и Введенского и Введенский даже сам в детстве. Широта крымская, долгота колымская.

В первый день у меня было чтение прозы, что-то почитала в шатре на улице перед театром, а после ко мне подошла женщина пятидесяти лет, из глаз её лились слёзы. Она благодарила меня за мои рассказы, благодаря им она вспомнила что-то важное из своего детства, что-то про своих родителей, что-то такое глубинное, и она сказала, что пошла в храм, помолилась, а потом вернулась из храма вся в слезах и благодарила меня. Потом я ещё поговорила с журналистами и поехала отсыпаться в гостиницу.

На следующее утро мне заказали такси, чтобы оно отвезло меня в город. Водителем был молодой таджик по имени Алик. Он сказал мне: «Зачем тебе в центр города? Поехали, я тебе покажу такие места, куда ты сама не доберёшься». И мы поехали. Алик повёз меня на Эгершельд, на полуостров Шкота. Там есть дорога, уходящая прямо в море, – она ведёт к старому маяку. Раньше эта дорога доходила до самого маяка, но сейчас она перед ним обрывается, разрывается морем, и до маяка пешком не дойти. Рядом с морем там камни, валуны, вдали видны дома на зелёной пологой сопке, мост через море, корабли. Там, где эта коса, идущая прямо по морю, обрывается, можно дальше идти до маяка по воде. Но ходить по воде никто не умеет, поэтому никто туда не идёт. Дальше Алик повёз меня в район Змеинка, находящийся рядом со Змеиной сопкой. Говорят, там все друг друга знают, пенсионерки сидят на лавочках, на школьных дискотеках разбиваются сердца и завязываются отношения на всю жизнь, там есть узкая дорога между двумя сплошными рядами подпорных стенок, где в девяностые молодые гопники натягивали чёрные колготки с прорезями для глаз и вырывали сумки у прохожих. Алик отвёз меня на пляж Змеинки, рядом с базой «Русалочка». Это уютное тихое место, песок, лавочки, пустые раздевалки, детская площадка. Там хотелось сидеть на лавочке у воды, смотреть на море. Потом мы поехали в центральную часть Владивостока на набережную. Прошли набережную целиком туда и обратно. Она очень похожа на набережную в Ялте – прогулочная нарядная зона с множеством людей. Погода была совсем летняя, +26. Многие купались. Там были карусели, фонтаны, катамараны. Потом Алик отвёз меня в забегаловку для таксистов, и там я ела шурпу, а после подвёз меня к скверу, где проходили мероприятия фестиваля. Алик сказал: «Когда у вас закончатся ваши мероприятия, пошли с тобой танцевать на всю ночь, сегодня пятница, весь город гуляет». Я ответила: «Я не смогу, буду общаться с коллегами, а потом поеду в гостиницу», – но Алик всё равно мне потом вечером звонил, предлагал идти танцевать, я вежливо отказалась. Тем вечером я участвовала в поэтических чтениях, посетила два мероприятия Димы Данилова, потом мы с ним сидели в каком-то баре и очень хорошо разговаривали о жизни и поэзии, а через некоторое время к нам присоединился ещё молодой театральный режиссёр из Москвы и девушка-драматург из Владивостока. Они объясняли мне значимость Майкла Джексона, а я говорила, что никогда его не слушала, а слушала Летова, и ещё мы говорили о том, что чувствуем, когда находимся рядом с картинами Ван Гога. В гостиницу я приехала поздно ночью на такси.

На следующий день профессор Дальневосточного университета, специалист по бизнесу, который был на моих поэтических чтениях и кричал из публики, что меня надо объявить королевой поэзии, вручил мне замечательный подарок – небольшую коллекцию камней (разных видов песчаника) и фрагмент ракушки со сросшимися створками гребешка и устрицы, которые он сам собрал на дне Японского моря. Потом меня вместе с другими участниками фестиваля посадили в микроавтобус и повезли километров за триста от Владивостока – в Хасанский район Приморского края, на полуостров Гамова, в бухту Витязь, где мы должны были переночевать на базе отдыха. Профессор бизнеса, подаривший мне камни, сказал, что это самое красивое место в Приморском крае. Мы ехали много часов, по плохой дороге, в одном месте машина встряла, долго ждали другую машину, в которую мы все пересели, и всю дорогу жена известного писателя-фантаста страшно по этому поводу ругалась, кричала на девушек – организаторов поездки: «Девочки, так нельзя, двойка вам, это хуйня, это безобразно организовано!» Известный писатель-фантаст и его жена вообще, насколько я поняла, были обеспокоены темой негров. Во время ужина на базе, когда нас угощали разнообразными морскими деликатесами, жена писателя-фантаста решила произнести тост: «Я предлагаю выпить за самое дорогое – за детей, – сказала она и тут же уточнила: – Кроме детей-негров, конечно». «Я буду пить за всех детей, и за детей-негров тоже», – сказала я. «Как, и за негров?» – удивилась она. «Да, и за негров», – подтвердила я. «Ладно, – сказала она, – главное, чтобы они оставались в своих естественных местах обитания, а так – пусть будут». На обратном пути на следующий день писатель-фантаст в газели тоже изложил своё кредо: «Я против негров, я против, чтобы к нам приезжали всякие черножопые. Мне есть вообще дело только до своей страны, все остальные страны меня не интересуют. Пусть они там все хоть съедят друг друга. Я – имперец, меня волнует только наша Империя. А на них всех надо сбросить ядерную бомбу». «Вот ты против негров, – сказали ему, – а если приедет какой-нибудь негр и скажет: я хочу быть русским, я – русский, что, нельзя?» «Если хочет быть русским – тогда, конечно, можно, – ответил писатель-фантаст, – тогда к нему надо относиться как к русскому, будь это хоть пожилой негр».

Когда мы были на полуострове Гамова, нас катали на моторной лодке по Японскому морю. Летели брызги, лодка скакала на волнах. Скалы вдавались в воду, но совсем другие, чем у нас на севере, в Карелии. На скалах рос лес. Некоторые скалы какими-то затейливыми геологическими обломками вздымались прямо из воды. Видели скалу Пьющий дракон, видели каменную арку в скалах над морем и причудливые сосны, растущие на скалистых берегах, – с широкими плоскими кронами. Видели бакланов на скалах и тюленей-ларгу, плавающих неподалёку: их головы то показывались над водой, то исчезали из поля зрения, и одна из организаторов поездки, девушка Ирина, сказала: «Какие они сладкие!» «Сладкие» – хорошее слово, так говорят про младенцев, про маленьких детей, про нежных красивых животных – чистые, красивые, невинные формы жизни, не изгнанные из Рая, пребывающие в первозданном эдемском блаженстве. Их плоть сладостна и природна. Неиспорченные эдемские существа, дети утробы мира. Может ли быть сладким больное или уродливое тело, или старое, или изуродованное живущим в нём дьявольским разумом, знанием добра и зла? Может ли быть сладким тело, в котором родилась странная, неприродная, неотмирная душа, или она неизбежно разрушает его как чужой, другой, демон, вселившийся в невинного ребёнка? Хотела бы я, чтобы меня любили так: видели и любили меня как личность, дух, живущего в этом теле даймона, неотмирную душу, но и чтобы для того, кто меня любит, я была сладкая, нежная, как играющие ларги, как дети и животные, как сладостное природное дитя утробы мира. Чтобы я была сладкая, даже если я болею, старею, умираю и знаю тайны, которые нельзя знать.