10 минут 38 секунд в этом странном мире - Элиф Шафак Страница 43

Чрезвычайно редкое зрелище, как проститутка выходит из борделя в свадебном платье, привлекло кучку зрителей. Гадкая Ма постановила: раз уж ее сотрудница уходит навсегда, следует закатить хорошую вечеринку. Она наняла двух цыган-музыкантов – судя по виду, они были братьями, – один бил в барабан, а другой играл на кларнете, раздувая щеки, глаза его при этом радостно бегали. Все вывалились на улицу с криками и аплодисментами, приплясывая, присвистывая, улюлюкая, размахивая платками и внимательно наблюдая за всем происходящим. Даже полицейские, покинув свой пост у ворот, пришли посмотреть, по какому поводу суета.

Лейла знала, семья Д/Али уже в курсе, что для них, конечно, позор. Его отец, прибывший из Германии самым ранним рейсом, пытался вправить сыну мозги – сначала в буквальном смысле, угрожая побоями – хотя для этого он был уже староват, – затем грозясь лишить его положенной доли наследства – правда, особого наследства Д/Али и не светило, – а уж потом запугивая отлучением от семьи – эта угроза оказалась самой болезненной. Однако Д/Али с детства привык твердо отвечать на агрессию, и отцовское поведение лишь укрепило его в собственном решении. Его сестры постоянно звонили и рассказывали, что мама безутешно плачет и горюет так, словно он погиб и уже похоронен. Д/Али старался не говорить об этом, чтобы не расстраивать невесту, и Лейла была очень благодарна ему за это.

Но все же она несколько раз пыталась обсудить с ним свои опасения, не слишком-то надеясь, что прошлое – ее прошлое – не встанет между ними стеной, которая со временем лишь вырастет ввысь и вширь.

– Разве это тебя не беспокоит? Ну, пусть сейчас тебе все равно, будет ли так и дальше? Зная, кто я и чем занималась…

– Я не понимаю, о чем ты.

– Нет, понимаешь. – Ее огрубевший от напряжения голос смягчился. – Ты прекрасно знаешь, о чем я.

– Великолепно! А я хочу сказать, что совсем не зря почти во всех языках мира, говоря о настоящем и прошлом, используют совершенно разные слова. Так что это было в прошлом, а сейчас твое настоящее. И мне было бы ужасно неприятно, если бы сегодня ты держала за руку другого мужчину. Имей, пожалуйста, в виду, что я бы страшно ревновал.

– Но…

Д/Али нежно поцеловал Лейлу, и его глаза заискрились теплым светом. Он провел ее пальцами по маленькому шрамику на своем подбородке:

– Видишь? Я как-то упал со стены. В начальной школе. А этот, на лодыжке, появился после падения с велосипеда – я пытался кататься с одной рукой. Самый глубокий шрам у меня на лбу. Подарок от любимой мамы. Она так рассердилась на меня, что бросила тарелкой в стену, но, разумеется, сильно промахнулась. И могла бы попасть мне в глаз. А потом плакала даже сильнее, чем я сам. Вот и еще одна метка на всю жизнь. Тебя не беспокоит, что у меня столько шрамов?

– Конечно же нет! Я люблю тебя таким, какой ты есть!

– Вот именно.

Вместе они сняли квартиру на улице Лохматого Кафки. Дом номер 70. Самый верхний этаж. Квартира была запущенной, да и весь район пока еще оставался неотделанным – кругом были разбросаны кожевенные мастерские и фабрики, – однако молодожены не сомневались, что справятся со всеми проблемами. По утрам, просыпаясь на хлопчатобумажном белье, Лейла вдыхала соседские ароматы – каждый день сочетания были разные, – и жизнь казалась необыкновенно сладкой, с райскими нотками.

У каждого было свое любимое место возле одного и того же окна – там они по вечерам попивали чай и наблюдали за тем, как расширяется под ними город: новый асфальт миля за милей. Они смотрели на Стамбул с огромным интересом, словно сами не были его частью, словно в мире были только они одни, а все эти машины, паромы и здания из красного кирпича – всего лишь фон и декорации, детали картины, предназначенной лишь для их глаз. Сверху доносились крики чаек, а порой даже рокот полицейского вертолета или какого-нибудь другого аварийного транспорта. Но на них это никак не влияло. Ничто не нарушало их покоя. По утрам тот, кто просыпался первым, ставил чайник на плиту и готовил завтрак. Тосты, соленый перец, симит — бублик с кунжутом, купленный у проходившего мимо уличного торговца, белые кубики сыра, сбрызнутого оливковым маслом, и две веточки розмарина – одна для него, другая для нее.

После завтрака Д/Али неизменно брался за книгу и, закурив сигарету, начинал вслух читать из нее отрывки. Лейла понимала: ему хотелось бы, чтобы она была столь же страстной сторонницей коммунизма, как и он сам. Он хотел, чтобы они были членами одного клуба, представителями одной нации, последователями одной мечты. Это глубоко волновало ее. Она опасалась, что как не удалось ей однажды поверить в отцовского Бога, так не удастся поверить и в революцию мужа. Возможно, дело в ней самой. Возможно, у нее просто нет столько веры.

Однако Д/Али полагал, что это лишь дело времени. И в один прекрасный день Лейла тоже вступит в их ряды. А потому он продолжал снабжать ее информацией на этот счет.

– Знаешь ли ты, как убили Троцкого?

– Нет, дорогой, расскажи мне.

Лейла провела пальцами по мелким темным кудряшкам на его груди – вверх и вниз.

– Ледорубом, – мрачно сказал Д/Али. – По приказу Сталина. Он послал убийцу аж в Мексику. Понимаешь, Сталин испугался Троцкого и его интернационалистических взглядов. Они были политическими соперниками. Я должен рассказать тебе о «перманентной революции», теории Троцкого. Она тебе понравится.

Может ли что-нибудь быть перманентным в этой жизни? – задумалась Лейла, но посчитала нужным умолчать о своих сомнениях.

– Да, дорогой, расскажи мне.

Дважды отчисленный за неудовлетворительные оценки и еще более неудовлетворительную посещаемость и дважды восстановленный благодаря двум разным амнистиям для неуспевающих студентов, Д/Али по-прежнему ходил в университет, однако Лейла не надеялась, что он станет серьезно относиться к учебе. Революция была для него превыше всего, что уж там говорить о буржуазной промывке мозгов, которую так настойчиво называют образованием. По вечерам, несколько раз в неделю, Д/Али встречался со своими товарищами, чтобы развесить плакаты и разбросать листовки. Это нужно было делать в темноте, как можно тише и как можно быстрее. «Мы словно беркуты, – говорил он, – приземляемся и снова взлетаем». Однажды он вернулся домой с подбитым глазом – это фашисты устроили им засаду. А в другой раз Д/Али вовсе не вернулся домой, и Лейла чуть с ума не сошла от волнения. Но в целом оба не сомневались: они были счастливой парой.

1 мая 1977 года. С утра пораньше Д/Али и Лейла вышли из своей маленькой квартиры, чтобы принять участие в марше. Лейла нервничала – в животе у нее все стянуло. Она беспокоилась, что кто-нибудь ее узнает. Что она будет делать, если мужчина, который пойдет рядом, окажется бывшим клиентом? Д/Али чувствовал ее страх, но настоял на том, чтобы они пошли вместе. Он сказал, что она имеет отношение к революции и он никому не позволит объявить ей, что для нее нет места в справедливом обществе будущего. Чем больше Лейла колебалась, тем сильнее утверждался Д/Али в своем мнении, что она даже больше, чем он и его товарищи, имеет право участвовать в праздновании Международного дня трудящихся. Они всего лишь бывшие студенты, а вот она настоящий пролетарий.