Неаполь, любовь моя - Алессио Форджоне Страница 43

Я писал и пытался превратить каждую запятую в пощечину и каждую точку – в удар кулаком. Каждый раз, когда я начинал с новой строки, это должно было быть плевком в лицо моему читателю, в лицо самой жизни, которая заставляла меня писать то, что я писал.

Я закурил сигарету и стал писать дальше.

Я описывал простыми словами жизнь, которую мы вели, неторопливую и полную самодовольства, Русскому такая жизнь нравилась, я же находил ее отвратительной. Писал, что должен был что-то делать. Писал, что, когда кто-то сталкивается с тем, что ему не нравится, он не меняет это, а находит себе оправдание, заявляя – нет, мне это не нравится. Писал, что кому-то приходится долго стараться, чтобы стать кем-то или достичь чего-то, а я никогда ни на что не надеялся и в конце концов стал именно тем, кем стремился стать, – ничтожеством. Писал, что проклинаю университет, деньги, выброшенные на ветер, и потраченные впустую годы; что проклинаю море – оно объяснило мне то, что было бы лучше не знать. Писал, что с Ниной я почувствовал себя живым и тогда стал опасаться за свою жизнь, и это чувство опасности и страх, им порождаемый, были рядом со мной и доказывали, что в этой жизни у меня еще что-то было. Писал, что хочу жить, но у меня не получается, потому что жить – это значит принять факт, что ты можешь быть смешным, а я стыдился быть смешным.

Я писал, что больше не было времени, потому что времени, может быть, вообще не существовало.

Я писал и не перечитывал написанное, потому что та скромность, которая у меня раньше была, вдруг исчезла.

Я нанес еще несколько ударов и пощечин, столько, сколько мог, а когда устал и глаза стали слипаться, опустил крышку ноутбука и вернулся в кровать.

Я подвинул Нину, медленно, чтобы не разбудить. Мир под простыней был теплым, а ее тело горячим.

Нина почувствовала мое присутствие, повернулась и крепко обняла за шею, как будто мы не виделись несколько месяцев. Она сделал это во сне, бессознательно, и это меня очень обрадовало, я испытал странное чувство искренности и чистоты, которое, может быть, никогда прежде не испытывал.

Я заснул в объятиях Нины и решил, что если потеряю ее, то покончу с собой.

Мы спокойно проснулись и позавтракали в баре. 4 евро и 50 центов. Я проводил ее на станцию, поцеловал на прощание и вернулся домой. Дом показался мне огромным и ужасно тихим.

Я ничего не делал, ничего не говорил, ни о чем не думал.

Лег на диван и смотрел английскую футбольную лигу весь день.

Я не обедал, выпил две рюмки водки с лимоном и два пива. Поужинал прошутто и одним панино с плавленым сырком.

Потом отправился спать, спать одному в пустом доме мне совершенно не понравилось. Я проснулся и не почувствовал себя отдохнувшим. Помылся. Пошел встречать Нину на станцию и по дороге остановился у табачного киоска. В очереди, впереди меня, два старика узнали друг друга и разговорились.

– О, смотрел игру «Наполи»? – спросил один.

– Еще бы, – ответил второй, глянул на первого, а потом опять повернулся к продавцу в киоске. – Еще бы.

Расплатился и забрал с прилавка пачку сигарет «МС».

– Кнут и пряник, – сказал он. – Когда угостить, а когда и по хребту вытянуть.

Я купил упаковку табака и плитку шоколада. 8 евро и 80 центов. На станции свернул самокрутку и закурил. Когда увидел прибывающий поезд, встал и пошел навстречу.

Нина вышла из дверей, увидела меня и подошла быстрым шагом. Обхватила мое лицо руками и сжала. Поцеловала в губы так звучно, как будто мы были двумя персонажами из мультфильма.

Отстранилась и посмотрела на меня. Улыбнулась. Я увидел ее зубы. Они были маленькие, белые и ровные. Она была прекрасна, вся в белом. Белые брюки и белая рубашка.

– Мне позвонили раньше, пока я ждала поезд, – сказала она и потом сделала танцевальное па. Хлопнула в ладоши, обняла меня. – Завтра начинаем снимать фильм!

Поезд тронулся как раз в этот момент.

Краем глаза я видел, как мимо проезжает вереница вагонов, медленно, потом быстрее и быстрее, и я не понимал, что именно мы оставили в этом поезде, наверное, все, что у нас было и что могло бы еще случиться с нами. Все это уезжало от нас, вместе с поездом, радостное и печальное, безымянное, сваленное в кучу, ничего невозможно было рассмотреть в этой груде, состоящей из разрозненных предметов багажа. Мы заметим, что потеряли это, через неделю, через месяц, когда оно нам понадобится, снова и снова, тогда мы точно поймем, что именно исчезло. Но время ушло, как и этот поезд, прошло мимо, чтобы остаться где-то далеко. И мы больше ничего не сможем вернуть.

Гайола

Поединок взглядов был в самом разгаре. Но я был оптимистом и побился об заклад, что он подойдет к нам. Он прошел несколько метров, и я понял, что не ошибся. Он приблизился нетвердым и быстрым шагом, почти лихорадочным, обойдя пару пустых бутылок, забытых на асфальте. Свет фонаря делал его гигантом, Русский увидел его в полной темноте, как кот, и приготовился к бою. Было 8 августа, стояла жара, и к нам полз таракан.

Я взял у Русского стакан, пока он вышел с тараканом один на один. Русский поднял ногу и сильно топнул по асфальту. Мы оба услышали, как враг хрустнул под подошвой башмака.

– Огромный засранец, – сказал Русский, я вернул ему стакан. Ничего особенного.

Мы вышли из переулка и отправились на поиски хотя бы одного дуновения ветра. Я остался один. Нина улетела.

– Капри – плохая идея, туда моя тетка едет, – внезапно сказал Русский, снова возвращаясь к теме, которую мы не трогали несколько месяцев.

Я ответил, что мне все равно, и при этом не чувствовал ни грусти, ни разочарования, потому что у меня не осталось больше слез, чтобы оплакивать судьбу.

Мы остановились на пьяцца Сан Доменико, там было полно народа.

– А что тебя не устраивает? – спросил я.

Русский ответил, что не хочет говорить, пытается вообще об этом не думать.

Я предложил поехать на море, в Гайолу, там тоже можно было понырять. Он сказал, что поступить так – значит скатиться: после Капри ехать в Гайолу, от звезд к бесплатному пляжу Неаполя, – и всего-то за один год.

Я ответил, что привык постоянно скатываться.

– Завтра?

– Завтра нет, у меня дела с мамой, – сказал Русский.

– Послезавтра?

– Посмотрим.

Мы устали от площади и ушли. Останавливались, только чтобы поздороваться с людьми, которых я никогда раньше не встречал, это были знакомые Русского. Он держался с ними приветливо, хоть и отстраненно, как будто думал о чем-то другом. Выглядел очень элегантно, несмотря на жару, которая иссушала все вокруг и наполняла воздух страданием.

Мы вошли в бар и сели там, куда доставал воздух из вентилятора.

Нина временами словно глохла.