Не проспи любовь - Люси Китинг Страница 42

– Что ж, очень рада, что смогла тебя повеселить! – восклицаю я.

Макс молчит, пытаясь отдышаться. А потом говорит:

– Мы с Селестой расстались. Тогда-то она и рассказала мне про ЦИС.

– Расстались? – переспрашиваю я, не сводя с него глаз, и медленно кладу ручку на стол. Русоволосая девушка, сидящая неподалеку, резко встает, бросает книги в сумку и уходит.

– Ага, – подтверждает Макс. – Расстались.

Я замираю. Не знаю, что и думать. Это все из-за меня? Теперь мы наконец будем вместе? Я представляла, что все будет совсем по-другому.

– Значит ли это… – начинаю я.

– Это значит только то, что мы с Селестой расстались, – мягко, но уверенно говорит Макс, словно он предвидел этот вопрос. – Элис, ты же знаешь, что ты мне очень дорога, но сейчас самый сумасшедший семестр в моей жизни. Мне нужно время, чтобы во всем разобраться.

Нет, думаю я, я-то представляла, что все будет совсем-совсем по-другому. Но сейчас есть вопросы куда важнее. Например, наша вменяемость.

– Так что же нам делать? – спрашиваю я. – Со снами. Помнишь, что Петерман сказал в воскресенье? Теперь нам как никогда нужны ответы. А ЦИС закрыли. Все очень странно.

Макс качает головой.

– Если честно, не знаю.

– Но ведь у тебя всегда и на все готов ответ, – говорю я.

– Да, – кивает он. – Но, кажется, на этот вопрос я ответить не в состоянии.

Когда вечером я прихожу на кухню, из патефона слышатся громкие звуки босановы ^[20], а на столе, судя по всему, недавно состоялось массовое убийство ингредиентов для выпечки. Практически все покрыто самыми разными сыпучими веществами. Сахар и мука, какао, кусочки шоколада, следы от сливочного масла.

Папа стоит у кухонной стойки в фартуке и украшает торт глазурью с видом великого художника. Но когда я смотрю внимательнее, я замечаю, что торт просел, и с помощью глазури папа пытается придать ему нормальную форму.

– Ну что ж, кажется, уже лучше, – замечаю я.

– Ха-ха, – говорит папа. – Я очень стараюсь, но получается так себе.

– А ты никогда не думал о том, чтобы просто смириться с тем, что из тебя не очень хороший кондитер? – интересуюсь я.

Папа смотрит на меня, как на сумасшедшую.

– Нет, – отвечает он, – не думал. Поверить не могу, что ты меня об этом просишь. – Очень трудно воспринимать его слова серьезно, особенно когда он поворачивается и я вижу, что на нем фартук, купленный во Флоренции. На фартуке рисунок – мраморная статуя… обнаженной женщины.

– Фу, пап, это отвратительно, – говорю я, руками отгораживаясь от этого зрелища. – Но вообще – это всего лишь торт. Его можно и в магазине купить, – макаю палец в глазурь и слизываю ее. Неожиданно вкусно.

– Подумаешь, голая грудь, – говорит папа, снимая фартук, под которым оказывается его привычный фланелевый халат. – И вообще, я же ученый. Думаешь, я сдаюсь всякий раз, когда итог меня не устраивает?

– Нет, – бормочу я.

– Чему я тебя всегда учил? – спрашивает он, тыкая в меня лопаточкой, испачканной в масле.

– Нельзя хранить бананы в холодильнике – они от этого быстрее портятся, – насмешливо говорю я.

– Не это, – невозмутимо говорит папа.

– Находить ответ на любой вопрос и всегда идти до конца, – говорю я.

– Именно так. Умница. – Он намазывает немного глазури мне на нос, и я закатываю глаза, а потом соскабливаю глазурь пальцем и отправляю прямиком в рот.

– Знаешь, а ведь вкусно.

– Это просто сахар и сливочное масло, – говорит он. – Если я когда-нибудь умудрюсь испортить вкус и этих двух продуктов, грош мне цена.

Плетусь наверх и пытаюсь хоть немного позаниматься: прочесть кое-что и написать небольшое эссе для Леви. Но хоть это и мой любимый предмет, я не могу усидеть на месте – меня тянет к одному из высоких книжных шкафов во всю стену, сверху украшенных красивыми полумесяцами. Я изучила содержимое полок уже десятки раз. На них стоят резные шкатулки, серебряные подносы для украшений и старые открытки без подписей – а значит, их купили как сувениры, а не для того, чтобы отправлять. Пододвигаю к шкафу стул, чтобы заглянуть на самую верхнюю полку, и обнаруживаю там маленькую коробочку. Внутри нее – множество слайдов и старенький диаскоп небольшого размера. Снимаю коробку, слезаю и сажусь на кровать.

Я ищу хоть один свой детский снимок. Что-то, что докажет, что она знала о моем существовании, что даст надежду, что она до сих пор помнит обо мне. Но на снимках только экзотические страны, морские пейзажи, степи, животные, много-много животных. Жирафы, птицы и черепахи. И никаких людей, даже ни одной папиной фотографии. И только на одном снимке запечатлена она сама. Загорелая, улыбающаяся, она сидит в старой футболке с эмблемой Гарварда и в соломенной шляпе на носу маленькой рыбацкой лодки, которая везет ее в неведомые дали.

– Спешишь на поиски очередного приключения, а, мам? – спрашиваю я у снимка. – К очередным вопросам без ответа…

А потом у меня в голове вновь раздается папин голос. Находить ответ на любой вопрос и всегда идти до конца. Пару раз я повторяю это в уме, не сводя глаз с матери. Уж она-то всегда ровно так и поступала. И на этот раз я возьму с нее пример. Нужно действовать, пока весь этот эксперимент не завершился.