Сентябри Шираза - Далия Софер Страница 42

Он уходит в глубь лавки, где в водянистом свете раннего утра плавают пылинки. Она наблюдает за их танцем, за беспорядочным движением вверх, представляет, как пылинки оседают куда попало.

Антиквар показывается из-за занавески с листом бумаги, кладет его на прилавок. Это миниатюра, изображающая сцену во дворце: один сын шаха убивает другого на глазах многочисленных визирей и придворных. Тона на миниатюре переливчатые, красные, синие, зеленые с золотыми вкраплениями.

— Это страница из книги?

— Да. Из «Шахнаме» — «Книги царей» Фирдоуси ^[45]. С десятого века, с тех пор как Фирдоуси написал поэму, она разошлась во множестве вариантов. Этот создан в шестнадцатом веке для шаха Тахмаспа ^[46]. Изначально в ней было почти триста миниатюр лучших художников того времени: Султана Мухаммада, Мирзы Али, Абдольсамада…

— Мой сын в школе играл в театральном кружке — они ставили сценки из «Шахнаме», — она вспоминает, как Парвиз учил поэму и порой даже отвечал ей цитатами, чем немало смешил ее.

— Теперь «Шахнаме» в школе не преподают. И все же ее надо читать, чтобы понять, какой великой была наша нация.

Фарназ оглядывается. Женщина, разглядывающая фарфор, косится на них.

— Осторожнее, — шепчет Фарназ. — Не ровен час, кто услышит.

— Вы правы, — он понижает голос. — Но, знаете ли, Амин-ханом, меня довели до того, что порой кричать хочется.

Фарназ кивает. На нее временами тоже накатывает гнев, но она понимает: нельзя давать себе воли, хотя иногда сдержаться не удается, притом в самый неподходящий момент.

— Расскажите еще о миниатюре, — говорит она. — Почему эту страницу вырвали?

— История довольно печальная. В 1962-м книгу купил американский коллекционер, этот тип ничтоже сумняшеся разорвал книгу и распродавал страницы по одной. Некоторые миниатюры попали в нью-йоркский музей, другие разошлись по частным коллекциям.

Фарназ смотрит на осиротелую страницу, чьи товарки разбрелись по всему свету, одну приютил музей, другую запер в застекленном шкафчике европейский или американский коллекционер, изредка достающий ее и разглядывающий в полумраке кабинета с гордостью собственника — чем не колонизатор девятнадцатого века, награбивший восточные древности.

— Есть ли надежда когда-нибудь собрать книгу воедино?

— Едва ли. Многие миниатюры в руках американцев пришли в негодность. Что до остальных — как знать, все возможно.

Миниатюра — тонкие, четкие линии, золото и багрянец одеяний придворных, густая синь мозаичного пола, на нем убитый сын шаха, рядом с ним щит и меч — напоминает ей о прежней жизни, она рада, что будет обладать ею, пусть и недолго. Она спрячет миниатюру в шкаф между рубашками, галстуками и прочими вещами Исаака.

— Я смотрю, она вам понравилась, — говорит антиквар.

— Да, очень.

Антиквар уходит в глубину лавки, наливает стаканчик чаю. Фарназ замечает, что женщина ушла.

— Может, выпьете чаю, Амин-ханом?

— Нет, спасибо. Мне пора.

— Хорошо. Только обещайте, что вернете миниатюру прежде, чем покинете страну, — говорит он. — Однажды и вы уедете — я знаю.

— Конечно, верну! Но с чего вы взяли, что я уеду?

— Хотите, назовите это чутьем. Я называю это статистикой.

— Возможно, вы правы. В любом случае спасибо вам. Вы очень щедры — разрешаете держать у себя такую вещь.

Он стоит в глубине магазина, солнце светит ему в лицо, вокруг плавают пылинки.

— Какая там щедрость, — говорит он. — Просто я устал. Одной ценностью в лавке меньше — одной заботой меньше. К тому же я уверен, моя миниатюра — в хороших руках.

— Спасибо.

* * *

Дома ее уже дожидается мать Исаака.

— Афшин-ханом, как поживаете? Все ли в порядке?

— Фарназ, доченька, что тебе сказать? Хаким болен. Врачи говорят, ему осталось жить всего несколько месяцев. — Она промокает глаза скомканной салфеткой.

— Почки?

— Да. Он совсем плох — его не узнать. Пожелтел, ноги раздулись — прямо как шины, когда их накачают. — Она смотрит в окно, голова у нее трясется. — Не знаю, выдержу ли я — потерять разом и мужа, и сына.

— Исаака мы еще не потеряли, — говорит Фарназ, хотя не очень-то в это верит.

Старуха кивает, вытирает глаза.

— Афшин-ханом, вам сейчас нелегко. Жаль, что я не смогла вам помочь, я была занята…

— Знаю, знаю, азиз! Да я ничего от тебя и не требую. А вот дочь меня огорчила. Я позвонила — рассказать ей про отца, а она мне: сейчас не могу говорить — какая-то у нее незадача с сумкой. Ты подумай только — с сумкой! Вот что ее волнует. Суть в том, что одна женщина поехала в Париж, и Шахла дала ей несколько тысяч долларов, чтобы та купила ей сумку. Ну а женщина деньги взяла, а сумку не прислала…

Хабибе вносит поднос с чаем и сластями.

— Ханом, забрать Ширин из школы?

— Да, Хабибе, будь так добра.

Теперь, когда она знает, что Хабибе кольцо не брала, их отношения наладились. К тому же она зря заподозрила прислугу и теперь чувствует себя виноватой. С тех пор как между ними произошла размолвка, обе стали осторожнее в словах — так, ступая босыми ногами, обходят осколки стекла. Между ними установилось негласное перемирие, каждая — про себя — извинилась перед другой, но не более того.

Старуха продолжает:

— Я сказала Шахле: «Зачем тебе новомодная сумка? Чтобы носить ее с хиджабом? Какие могут быть сумки, когда отец тяжко болен, а брат в тюрьме?» И знаешь, Фарназ-джан, что она ответила? «И что мне теперь — убиваться целыми днями? Помочь им я ничем не могу. А я все еще живая, не то что вы». Вот что сказала моя дочь. — Старуха поглаживает диван, проводит рукой по изрезанной обивке. — Да что я все жалуюсь, у тебя у самой столько неприятностей. Диван и тот выпотрошили. Ты уж извини. Просто мне не с кем поговорить. Иной раз я целыми днями, а то и неделями ни с кем и словечком не перемолвлюсь.

— Ну что вы, какие уж тут извинения. Я вам рада.

— Моя жизнь, Фарназ-джан, прошла впустую. Муж меня никогда не любил, и все равно мне его будет недоставать: кроме него, у меня в жизни никого не было. Младший сын — мошенник, дочь — эгоистка. Одна отрада — Исаак. Теперь и его отбирают… — Она снова смотрит в окно, глаза еле видны из-под тяжелых век. Постепенно она погружается в дрему, голова у нее запрокидывается, рот открывается, будто ей нечем дышать.

В наступившей тишине Фарназ смотрит на мать Исаака и думает о том, что Баба-Хаким, наверное, скоро умрет. Но как можно хоронить его без Исаака? Ей жаль, но не умирающего старика, а Исаака, который не сможет похоронить отца, и она решает: когда придет время, заместить мужа, оплатить все расходы и пригласить раввина, как это сделал бы Исаак.