Уйти по воде - Нина Федорова Страница 42

Все эти православные молодежные объединения, благочестивые балы а-ля девятнадцатый век, вечера, на которых пляшут в косоворотках и кокошниках, чаепития с беседами «о православной семье» из года в год с одними и теми же холостыми и незамужними участниками – а чем еще скрасить жизнь православной молодежи? «Православушки», обсуждающие разрешенную длину юбок и возможность загорать в купальниках и делать маникюр, батюшки, всерьез отвечающие на эти вопросы, православный жаргончик с «ангела за трапезой – невидимо предстоит», приходские гимназии, паломнические поездки, земелька со священных могилок, детки, читающие по слогам «Детскую Библию» и трогательно молящиеся в кроватках, мужчины с твердым желанием «убоять» жену, весь этот мейнстрим православной жизни, который она так хорошо знала, – был ли Бог во всем этом? Может, для кого-то и был, но для нее – нет. Для нее это был всего лишь определенный стиль жизни, субкультура – со своими словечками и привычками, особой одеждой и обрядами, субкультура, не выбранная сознательно, а навязанная ей и оттого не любимая Кому-то, возможно, и этого было достаточно, кому-то это нравилось, нравилось в этом и жить – и того довольно, но Катя знала: все это ее не приведет ни к чему, кроме уныния и перманентной внутренней истерики, надрыва.

Все эти службы, молитвы, самоукорения, вина, смирение, жаргончик, юбки-платки – никогда в жизни не были ей близки, ничего из этого, кроме Бога, кроме Христа, но Пасха, однажды бывшая, больше не повторится, а если и повторится – разве это не прелесть? Разве можно в это верить? В эти трепетания, в эти поиски Живого Бога, она знала – гнать нужно все эти экстазы, гнать, это прелесть. Ты грешный, недостойный человек, разве может тебя коснуться Благодать? Не смей даже думать об этом! Правило, исповедь, самоукорение, отсечение своеволия – вот истинная церковная жизнь.

Молиться, просить Бога она не смела, раз не слушалась Его, поэтому не молилась, просто мечтала только об одном – о небытии Здесь, на земле, по крайней мере, у тебя есть, пусть и бесчувственное, тело, и можно хотя бы сделать вид, убедить себя, что ты еще жив, что душа еще может чему-то порадоваться, чем-то там слегка вдохновиться, если налить чаю, или съесть шоколадку, или покурить. А там, впереди, за порогом смерти, будет такая же пустота, безысходность, мрак, только еще и не прикрытые ничем, голые, бесстыдно и нагло глядящие в глаза – укрыться некуда.

Если бы можно было исчезнуть совсем, без остатка, чтобы не было ни этих мыслей, ни памяти о прежнем, ни жуткого ощущения пустоты, чтобы не было души – тогда не было бы и ада

Но она уже была и обречена была быть. В этом мраке и в этом ужасе. В аду. Вечно. Всегда

Пожалуй, вот оно, самое ужасное.

IV

Невозможно было лежать и думать все эти мысли, и Катя, конечно, старалась не лежать и не думать, вскакивала с дивана, ходила по комнате, выбегала на балкон, курила, пыталась тупо смотреть телевизор, пыталась что-то готовить себе, развлечь хоть как-то душу через тело, согреть ее.

По телевизору (вроде бы четырнадцать каналов, есть из чего выбирать!) показывали бред, дебильноватые ток-шоу ни о чем, с подставными, бездарно играющими героями, или извивались, эротично оглаживая себя, полуголые тела на музыкальных каналах, или шли туповато-жизнерадостные американские фильмы, с непременным хэппи-эндом, с такой рекламной, образцово-глянцевой семьей: папа, мама, сын и дочь, где папа непременно брюнет, мама блондинка, сын похож на папу, а дочка, естественно, на маму, и все улыбаются, смеются, радуются, дружная, понимаете ли, семья.

Но самое главное, будь то хоть черно-белая наивность советского кино, хоть мягкая задушевность любимых народом мелодрам, хоть гениальность признанных во всем мире картин, – в этих фильмах все равно были люди, они говорили о своих чувствах, они что-то там переживали, они чего-то вообще хотели, теплые, страдающие, мучающиеся – живые

Но она была далека от них, она была мертвой, и их чувства, мысли, переживания, конфузы и радости оставались далеки, Катя их не чувствовала, и это было скучно и раздражало, как будто она заранее знала: все кончится тем же, чем кончилось и с ней, – пустотой.

То же самое происходило и с книгами, она заставляла себя читать, даже перечитывать, потому что с каждой книгой связывался определенный период жизни, еще той, радостной, и появлялась возможность вновь почувствовать себя той, прежней, но это не помогало, и в книгах, которые раньше так легко заражали ее своим настроением, даже в самых жизнеутверждающих книгах – все было одинаково: чувства, мысли, метания живых, она же была мертва

Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться – так вот, значит, о чем это!

Бессмысленно было курить и есть – мучить безжизненное тело, которое ничего не могло сделать для мертвой души, чувства исказились, еда не имела вкуса, и она ее не доедала, от сигарет болели горло и голова.

Катя металась, боролась, сопротивлялась, но потом уставала и как на плаху, обреченно шла на свой диван, иногда включала музыку. Не было больше сил, наступала апатия, и невыносимый ужас накрывал безысходностью пустоты, нельзя было шевельнуться, и она смотрела – лучи на полу ползут от стола до двери, потом дальше, солнце садится, звуки смолкают, наступает ночь

Она стала много-много спать, она не хотела просыпаться, и даже когда просыпалась, заставляла себя засыпать снова, спать долго-долго, и даже уже проснувшись, уверять себя – ничего страшного, это только снится, я сплю, сплю, сплю!

Но однажды, проспав почти сутки, она проснулась под вечер и вдруг с ужасом поняла – заснуть больше не удастся, придется провести вот так всю ночъ!

И тогда в ней что-то пискнуло, спасительно, отчаянно – пить!

Мозг что-то там рассуждал, что пить, тем более в таком состоянии, нельзя, что это не метод, многие так начинали… но уже одержимая спасительной идеей (как же раньше-то в голову не пришло!), она быстро оделась и побежала в магазин, думая по дороге – что же купить?

Водку было как-то страшно, никогда в жизни она не пила водки и сейчас почему-то не рискнула (неужто это прежняя православная девочка в тебе заговорила, Катя?) Пива нужно много, чтобы был эффект Коньяк слишком дорогой Дешевым вином, говорят, можно отравиться… Да какая уже разница, можно отравиться или нет!

Она купила крепленого вина, сразу три бутылки, и еще сигарет, и хлеба – на случай, если вдруг захочется есть, дома ничего съестного не было, она уже давно не ходила в магазин.

Хорошо все-таки, что родители с младшими были на даче, а Митя жил у своей девушки Катя осталась одна, и не нужно было соблюдать общепринятые нормы и правила – сейчас это оказалось бы очень тяжело.

На кухонном столе громоздились немытые тарелки: раньше она еще предавалась излишествам, даже что-то готовила. Как-то ей захотелось сарделек, и она их даже купила – две толстые и сочные сардельки, а еще жарила яичницу, и даже испекла пиццу Но не было аппетита, еда казалась невкусной, сочные сардельки – водянистыми, а пицца – резиновой, и Катя даже не смогла ничего доесть, а тарелки мыть не хотелось – плевать. Она уже дошла до парадного сервиза, а потом стало окончательно все равно, больше она не готовила, только изредка ела хлеб и пила молоко – прямо из пакета.