Такой нежный покойник - Тамара Кандала Страница 42

К счастью, самим детям до этого не было дела.

Или к несчастью.

* * *

Лёшка, впервые за многие годы, почувствовал нечто наподобие гармонии во всём своём существе. И даже тоска по Коре как-то притупилась. Вместо неё пришла совершенно ни на чём не основанная уверенность, что они проживают жизнь вместе. Несмотря на разлуку. Он чувствовал, что она про него всё знает, всё чувствует. Знал каким-то потусторонним знанием, что её мысли постоянно с ним. Порой ему казалось, протяни руку – и он сможет до неё дотронуться.

Небо разверзлось над ним, и земля ушла из-под ног с одним-единственным долгим звонком в дверь.

* * *

Он оторвался от компьютера и, почувствовав непонятное жжение в груди, пошёл открывать.

Перед ним стоял соседский мальчишка Витька, сын вахтёрши с первого этажа, который частенько бывал у них дома – играл в конструкторы с Тимой и с аппетитом поедал Галины ватрушки. Витька был белый как мел, и зубы у него стучали. «Ти-има… там… во дворе…» – это всё, что он сумел произнести.

Скатившись кубарем с лестницы, Лёша выскочил во двор и сразу увидел группу людей, топтавшихся вокруг песочницы. Один из них, знакомый ему собачник, склонился над чем-то на земле, производя руками непонятные, судорожные действия. Подскочив в несколько звериных прыжков к песочнице, он обнаружил распростёртое на земле неподвижное тело и растекающуюся вокруг него лужицу цвета свежего машинного масла. И в то же мгновение, испытав последний смертельный ужас ночного кошмара, понял, что это тело со странно запрокинутой головой, плавающее в собственной крови, было телом его сына. А манипуляции собачника были попытками закрыть ладонями фонтанирующую из горла мальчика кровь. Он бросился на сына коршуном, спасающим своего птенца, пытаясь обнять, защитить, согреть и оживить – всё сразу! – и почувствовал, как вся его одежда пропитывается Тиминой кровью, сочащейся, казалось, отовсюду.

Потом всё остальное было как в тумане – «скорая», которая всё никак не ехала, замеченная краем глаза Собака, агонизирующая в песочнице. Люди, дающие какие-то советы, и незнакомый очкарик, пытающийся перетянуть Тимин живот своим шарфом. Потом воющая машина с мигалкой, и он сам, внутри, держащий Тимину руку, уже совсем безжизненную, и слова заклинания, слетающие с губ помимо воли. Больница. Дверь в операционную, куда его ни за что не захотели пускать. Его собственный оскалившийся череп в кровавых подтёках, увиденный в случайном зеркале. Укол, сделанный в предплечье неизвестно откуда взявшейся медсестрой. Потом короткое забытьё – провалился в пропасть. И наконец (как выяснилось, почти через пять часов), хирург, появившийся, как в американском кино, в открывшихся стеклянных дверях, снимающий свою белую шапочку.

– Мы сделали, что могли… Но он потерял слишком много крови, задеты жизненно важные органы – печень и сонная артерия. Ранения, несовместимые с жизнью.

* * *

И всё.

На этом кончилась не только Тимина жизнь, но и Лёшкина.

Всё, что было потом, было уже нежизнью.

И только теперь самому оказавшемуся по ту сторону Лёше предоставили возможность увидеть всю сцену в деталях, так, как если бы он сам там незримо присутствовал.

В этот несчастный вечер Тима вышел прогуливать Собаку один. Он, кстати, уже давно настаивал на том, чтобы его отпускали гулять одного, уверяя, что с ним ничего плохого случиться не может. «Костя говорит, что нас, аутистов, инстинктивно обходят стороной – что с нас взять, мы не агрессивны и не поддаёмся провокациям», – уверял он. И Лёшка отпускал. Не поздно, чтобы к девяти вернулся. Тем более что двор у них считался спокойным. Правда, уже не раз, возвращаясь ближе к вечеру, он констатировал краем глаза маленькие группки молодёжи, оккупировавшие детские площадки. Они пили пиво, бросаясь друг в друга пустыми банками, гнусно погогатывали, «рэповали», но ни к кому, похоже, не приставали.

А что им делать, молодняку, если нет ни денег, ни интересов?

Но интересы, как оказалось, у них были, и весьма конкретного свойства.

* * *

Выгуляв Собаку в привычных местах, Тима, у которого в этот момент сороконожками прыгали в голове цифры из последней математической игры, присланной ему Сенькой, с которой ему никак не удавалось справиться, сделал дополнительный круг и возвращался домой через соседний проходной двор. Путь его пролегал как раз через одну из таких детских огороженных площадок с песочницей.

Там, сидя на спинке скамейки и водрузив на сиденье ноги в тяжёлых кованых ботинках спецназа, к носкам которых их владелец умудрился приделать по маленькому железному рогу (как в американских футуристических фэнтези), главенствовал длинный, бритый наголо малый, с руками в татуировках и брезгливо оттопыренной мокрой губой над чёрной дырой вместо переднего зуба. Его окружала группа разномастных подростков. Они пили пиво, громко ржали и переговаривались на уголовно-дворовом жаргоне.

Тима, продолжая витать в облаках, бездумно шагнул в это ограждённое пространство, днём служившее детской площадкой, а ночью – местом сборищ всяческих отморозков.

Собака, безошибочно учуяв агрессию, исходившую со стороны скамейки, залаяла и, рванувшись, чуть не вырвала поводок из рук замечтавшегося хозяина.

– Нельзя! – Тима дёрнул за поводок, подтащив её к себе.

Но судьба уже свершилась – он привлёк к себе внимание.

* * *

– А это ещё что за ёбаный ботаник тут прогуливается? – Длинный цыкнул слюной через дырку в зубе. Окружавшие его четверо пацанов подобострастно заржали. – А ну, поди сюда, вонючка, – поманил он Тиму пальцем с чёрным от грязи ногтем и железным перстнем.

Тима не шелохнулся. Он стоял и смотрел, как всегда при встречах с незнакомыми людьми, без всякого выражения на лице. Никакой угрозы, в отличие от собаки, он не почувствовал.

– Ну чё уставился? Вали отсюда, пидорок! – вступил маленький вертлявый пацан, похожий на голодного волчонка. – Здесь слюнявым не место.

Тима стоял как вкопанный.

– Он чё, придурок? Глухонемой? Или ему с нами западло разговаривать? – накручивал себя длинный. Количество выпитого пива и внимание «аудитории» делало своё дело. – Тебе, хули, места мало? Уёбывай отсюда, пока уши на затылке не завязали.

– Да нет, он вроде того… больной, – попытался вступиться за него присутствующий тут же соседский Витька.

– Дебил, што ли? – уточнил один из шпанят.

– Не-е… просто говорить не любит, – объяснил Витька. – Болезнь такая, забыл, как называется, что-то вроде артиста.

– Ишь ты, артист-похуист. Дебил нату ральный! – припечатал длинный. – А нам тут дебилы не нужны, нормальным-то всего не хватает. А может, жидёныш? Уж больно вид затру ханный.

– Да нет, папаша у него русский, я точно знаю, – опять вступился за Тиму напарник по «интеллигентным» играм. – Богатый. Я у них в квартире бывал.