Ребенок - Евгения Кайдалова Страница 42

Ребенка, судя по всему, не волновал мой угнетенный дух – я все время чувствовала, как активно шевелится он внутри. Я сравнивала эти шевеления с первыми загадочными «всплесками», и отличие было разительным: тогда, в начале, ребенок напоминал неведомый процесс в моем организме, сейчас это было живое существо, обитающее внутри меня и подчинившее мое тело своим интересам. В последние недели беременности мне стало тяжело даже просто дышать – ноги ребенка упирались в диафрагму. Голова же упиралась в мочевой пузырь, и я была вынуждена отлучаться в туалет, как больной с недержанием мочи. Я и чувствовала себя все время больной и разбитой – живая тяжесть в животе едва позволяла стоять или двигаться. Казалось, ребенок четко указывает мне на то, что инкубатор нужно оставить в покое на кровати, дав его обитателю набраться побольше сил перед решающим броском.

Иногда я чувствовала, как он икает. Это было довольно забавно: не прекращающиеся много минут подряд вздрагивания в животе. В такие моменты я проникалась к нему жалостливой симпатией – точно так же я сочувствовала бы любому, кому приходится нелегко.

В последнее время движения ребенка замедлились и стали весомее. Вот и сейчас, когда я укладывалась спать, он один раз мощно развернулся, ощутимо задев какой-то орган, и надолго притих. Я начала засыпать. Обычно я всегда спала на спине, но месяце на пятом тяжесть ребенка стала передавливать что-то внутри и, ложась на спину, я задыхалась. С тех пор мне приходилось поворачиваться на бок, чтобы уложить существо в животе рядом с собой. Интересно, что он делал, пока я спала? Тоже дремал? Или продолжал без устали вращаться в мягко обнимавшем его мускульном мешочке?..

Почему-то мне приснилась моя собака. Я хорошо ее помнила, хоть Дина и умерла от старости, когда я была еще ребенком: маленькая, ласковая, суетливая, с изумительно красивой шелковистой черной шерстью и белой манишкой – словно красавица в черном вечернем туалете с открытой грудью. Уже после смерти собаки я упрямо изображала Дину на своих рисунках и, может быть, потому так крепко запомнила ее. Однако сейчас Дина привиделась мне совершенно белой, причем ее шерсть была какой-то неправдоподобной ангельской белизны. Это было абсолютно неуместно в той реальности, которую рисовал сон: я мчалась на мотоцикле по лесу и держала Дину под мышкой. Гонка была неистовой: колеса взрывали землю, я проваливалась в какие-то ямы, и мотоцикл выкарабкивался наверх со звериным рычанием. Я закладывала невероятные виражи, словно каскадер, лавировала между деревьями и стискивала Дину так крепко, что боялась раздавить ее. Бока собаки часто-часто ходили у меня под рукой, мотоцикл несся почти неуправляемо, в какой-то момент я не увидела перед собой дороги… После этого сон переменился: Дина вновь была у меня под мышкой, но я уже тихо шла по какому-то красивому, словно игрушечному, совершенно пустынному городу. Было раннее-раннее утро, мы с Диной поднимались на мостик, под которым струилась тихая река, было так хорошо и покойно…

Мне не хотелось выходить из этого сна, но что-то настойчиво заставляло вернуться к действительности. Я открыла глаза и удивилась черноте за окном – было не больше пяти утра. Что могло меня разбудить: телефонный звонок или же… неужели это был звонок в дверь? Пару секунд я лежала, соображая, что происходит, а затем догадка резанула меня и я поднялась со всей быстротой, на которую была способна. Это Антон! Конечно, кому это быть, кроме него? Он разыскал меня и сейчас стоит за дверью с коробкой конфет, букетом и бутылкой шампанского. Только бы успеть и открыть ему, пока он не ушел… Наш многомесячный разрыв разом ухнет в прошлое, словно камень, брошенный в воду, над ним сомкнется голубая гладь, и мы вновь станем тем, кем и должны были быть, – единым целым…

Переваливаясь, я ковыляла (хочется сказать, что я бежала, но я ковыляла) к дверям и несколько светлых секунд не помнила о том, что во мне есть ребенок.

– Сейчас, сейчас, минутку! – приговаривала я, отчаянно втискивая ключ в скважину. Я распахнула дверь. За ней была такая же чернота, как за окном.

И, обреченно стоя на пороге, я ощутила, как в пояснице рождается боль. Пока еще слабая, но через пару секунд она вовсю разлилась по области крестца, заставляя меня, захлебываясь, охнуть. Я побрела к постели и вновь легла, но отпустившая было боль возобновилась минут через десять. Очевидно, она-то меня и разбудила… На протяжении последующего часа я каждые десять минут прерывисто дышала, переживая эти болевые вспышки. Наконец я, слабея от страха, потянулась к телефону – кажется, пришло мое время…

Я набрала телефон «Скорой помощи», надеясь, что она не откажется мне помочь. В то время все население России обзавелось медицинскими полисами, которые выдавались по месту жительства. Такой полис имелся и у меня, но сработает ли он в Москве? Ведь Москва слезам не верит, даже если это слезы больного человека…

– «Скорая» слушает!

Разумеется, эти слова были произнесены хмуро и сонно. Чувствуя, что мой страх нарастает с каждой секундой, я начала объяснять, что у меня, кажется, роды.

– Вызывайте перевозку.

– Что?

– Ну, перевозку на роды. У вас что, телефона нет? Господи, куда эти поликлиники смотрят! Диктую…

Перевозка отреагировала не менее сонно и не менее хмуро:

– Готовьте документы и тапочки, выезжаем.

Я сложила друг на друга паспорт и полис и начала ждать. Боль опоясывала мою поясницу через строго отмеренные промежутки времени: новый приступ шел, едва я успевала отдышаться от предыдущего, не давая мне ни на секунду по-настоящему прийти в себя. Становилось так страшно от происходящего, что у меня начало перехватывать дыхание. Я попыталась взять себя в руки, поднявшись и начав собирать вещи, которые могли бы мне пригодиться в больнице: несколько пар сменного белья, халат, зубную щетку мыло… Американская книга советовала также прихватить магнитофон с моими любимыми мелодиями, бутерброды для наблюдающего за родами отца и игральные карты или другие развлечения. В качестве развлечения я решила взять саму книгу: вдруг она поможет мне хоть как-то сориентироваться, когда я буду уже в руках врачей.

Перевозка приехала минут через сорок. Не взглянув на меня и ничего не спросив, они скороговоркой начали перечислять необходимые документы:

– Паспорт, полис, обменную карту взяли?

– Обменную карту?

На меня посмотрели так, как если бы я незаконно перешла границу, а теперь с невинным видом спрашиваю, неужели нужна была виза. Выяснилось, что обменную медицинскую карту должна была выдать поликлиника (по месту жительства), где я должна была все это время наблюдаться. На основании такой карты поликлиника обменялась бы мной с родильным домом. Без карты я не представляла никакой ценности для обменного пункта. Более того: любой московский роддом должен был с возмущением отвергнуть меня, как если бы я была фальшивым долларом. Врач безнадежно спросила:

– Хоть регистрация в Москве у тебя есть?

– Нет.

– Так все ясно – едем куда положено.

Я не поняла ее слов, хоть и сказаны они были по-русски. Единственное, о чем я догадалась, так это о том, что будущее мое затянуто грозовыми тучами. Когда меня подсаживали в машину, я готова была ко всему, даже к тому, что наша поездка закончится в подвалах Лубянки. В дороге я пришибленно молчала, молчала и врач, не видя необходимости ставить меня в известность о моей дальнейшей судьбе. Когда мы выходили из машины перед горящей мертвенным светом надписью «Приемное отделение», мне захотелось крикнуть: «Возьмите все, только не убивайте!»