Сезон дождей - Илья Штемлер Страница 42

Антонина Николаевна, свесив голову над перилами площадки своего, третьего этажа, вглядывалась в лестничный провал.

– Поднимайся, поднимайся, – подбадривала она Евсея. – Слышу, хлопнула с улицы дверь.

– Думал, ты уже спишь.

– Уснешь с тобой… Два часа как позвонил, а все тебя нет и нет, – говорила Антонина Николаевна навстречу сыну. – Опять поцапался с Наташей?! Заведи себе любовницу и шастай к ней ночевать. А меня нечего впутывать в ваши склоки.

Евсей поднялся на площадку, тронул губами дряблую щеку матери и шагнул в теплую прихожую. Со знакомым запахом теста, жареного лука и квашеной капусты. В каждый свой визит Евсей отмечал что-нибудь новое. В прошлый раз не было этих цветов – лиловые крокусы победно топорщили убористые листья под фотографией покойного отца, молодого, красивого брюнета. Тонкие усы красовались на улыбчивом лице.

– Как ты похож на папу, на долгие тебе годы, – вздохнула Антонина Николаевна. – Только жаль, у тебя нет усов. Мужчина должен носить усы. Зачем ты их сбрил? Есть будешь?

– Двенадцать ночи. А что у тебя?

– Оладьи напекла. С медом можно. Или с вареньем?

– А какое варенье?

– Лучше с клюквой. Мой руки, садись.

Евсей перешел в ванную комнату. Размером не меньше гостиной, комната радовала чистотой и аккуратностью. Провизор – он во всем провизор, что подчеркивали множество склянок и пузырьков на полках вдоль стены, явно из аптекарского арсенала. На все случаи несчастья – от ревматизма, подагры, кожного зуда. Глядя на энергичную, неунывающую мать и не скажешь, что она перешагнула пенсионный рубеж.

Евсей приблизил лицо к зеркалу. Он видел запавшие щеки, проколотые жесткой щетиной, чуть раздавшиеся в стороны уши, две бледные горизонтальные линии на лбу, словно посадочные полосы будущих морщин. Глаза карие, безрадостные, со складками по углам. Когда он смеялся, складки веером стягивались к вискам. Евсей натянул на лицо гримасу улыбки, но складки почему-то не изменились.

«Даже улыбку она мою стерла, – подумал Евсей. – На кого я стал похож? Как она сказала? На принца и нищего в одном флаконе! Это ж надо! А к Зое-то она меня приревновала».

Не считая восточной кухни, оладьи слыли коронным блюдом Антонины Николаевны. Розовые, пышные, овальной формы – один к одному, с хрустящими краями в масляных слезках. А с вареньем – вообще объедение. Больше всех оладьи обожал Андронка.

– Как там мой возлюбленный? – Антонина Николаевна положила в розетку клюквенное варенье.

– Что ему? Весь в соплях и удовольствиях.

– Так и в соплях? – подозрительно заметила Антонина Николаевна. – Что-то непохоже на Наталью. В следующее воскресенье – мой черед, сама заеду, заберу.

– Твой черед? А не тех? – Евсей повел головой.

– Здрасьте! Он будет у них в Николин день, девятнадцатого декабря. Я еще с Татьяной уточняла. А у меня, извольте, согласно уговору – двенадцатого. В цирк пойдем, там новая программа.

– Недавно крик поднял – не хочет быть Андроном. И все!

– А кем хочет? Ароном?

– Андреем. Или Леней.

– Так и сказал? Брежневым, что ли?! Наслышался в своем садике.

– Ну, мама, ты сегодня превзошла саму себя, – Евсей поднял большой палец. – Оладьи, во! Высший сорт!

– Ешь, ешь. Можно подумать, Наташка тебя не кормит. Опять поцапались?

Евсей что-то промычал жующим ртом и пожал плечами.

– Да, никто не ждал от вас такой прыти. Ни я, ни Майрыгины. Хотя шкаф тот – Сергей Алексеич – со дня свадьбы каркал. Сколько с ним Татьяна Саввишна нервов попортила! А он оказался прав. Что-то у вас не ладится, Сейка.

Евсей приподнял над розеткой ложечку, оглядел красный след варенья, лизнул.

– Характер у Наташки, знаешь.

– И у тебя не лучше, – подхватила Антонина Николаевна. – Весь в отца.

– Или в тебя, – огрызнулся Евсей.

– Или в меня, – тотчас согласилась Антонина Николаевна. – Ничем хорошим это не кончится. А у вас сын маленький.

Евсей вздохнул и вновь потянулся к оладьям.

– Возьми вилку. Ты никак не избавишься от бакинской манеры – есть все руками. Представляю, как на тебя смотрят в твоем архиве.

– Тебя послушать, так я полный кретин. – Евсей взял вилку и перебросил в тарелку еще две оладьи. – Странно – один горячий, а второй не очень.

– Не более странно, чем твоя семейная жизнь, – подхватила Антонина Николаевна. – Какая кошка пробежала между вами на сей раз?

Евсей махнул рукой, продолжая расправляться с оладьями.

– Я тебя спрашиваю! – повысила голос Антонина Николаевна.

– Из-за Эрика, – нехотя прошамкал Евсей. – У Эрика – день рождения. Ну а Наташка заупрямилась – не пойду и все!

– Почему?

– Черт ее знает. Взбрендило!

– Что-то часто вы стали цапаться из-за Эрика.

– Часто? А когда еще? Не припоминаю.

Антонина Николаевна принялась сдвигать в сторону стулья. Затем высвободила из стенного шкафа алюминиевую раскладушку с выцветшим, но крепким брезентом. Достала полосатый наматрасник, белье. Маленькую подушечку Андронки она закинула обратно в шкаф, взамен извлекла большую, пышную, с пуговицами на наволочке.

– Не припоминаешь, значит, – Антонина Николаевна подбила кулаком подушку. – А какую тогда закатил здесь истерику! Ты как Рабинович из анекдота, знаешь?

– Ну?!

– «Рабинович, после вашего ухода у нас пропали серебряные ложечки. Но вы не волнуйтесь – ложечки нашлись. Но осадок остался». Догадался, нет?

– Догадался, – Евсей отодвинул тарелку. – Я вспомнил. Тогда воду замутил Генка Рунич. Сказал, что видел из окна автобуса Эрика с Натальей, на Невском. Ладно, не хочу об этом.

Евсей встал из-за стола. Пора укладываться спать, завтра с утра в архив. По его заказу должны быть подняты документы из Фонда Канцелярии по прошению на Высочайшее имя. Долгое время те Фонды были закрыты, и работа притормозилась.

– Вот что, Сейка. После ваших семейных дрязг ко мне больше ночевать не приходи. Я на ее стороне. С тобой я всегда помирюсь, а с невесткой не просто. Не порть наши отношения. И так Майрыгины со мной еле разговаривают. А все из-за тебя. Ты с Натальей помиришься, а я останусь на обочине по твоей глупости.

Евсей лежал смирно, подтянув одеяло к подбородку и уставившись в потолок. Антонина Николаевна возилась на кухне, стараясь не особенно шуметь. А ведь ей завтра спозаранок идти на работу в свою старую аптеку, на Кронверкскую. Перевестись поближе она не хочет, привыкла к коллективу.

В мутнеющем ко сну сознании Евсея всплывали завтрашние заботы. Давняя идея отследить судьбы прототипов литературных образов понемногу принимала реальное воплощение. Помянутый Толстым в «Воскресенье» тюремный начальник барон Кригсмут имел прототип в лице барона фон Майделя, коменданта Петропавловской крепости. Евсей перелопатил множество документов, но фон Майдель как в воду канул. Однако барон, да еще комендант Петропавловской крепости, должен проявиться, куда ему деться. А когда Евсей закончит начатое исследование, то, пожалуй, и уволится, составит монографию и уволится. Хватит, шесть лет отдал архиву, надоело. Без работы не останется – любая газета возьмет его в штат, имя известное. А как он вообще попал в архив? Ах да. Эрик ему составил протекцию. Эрик, Эрик. Конечно, мама права – напрасно Евсей тогда так взорвался. А все из-за Генки Рунича, черт бы его побрал. Вдруг Рунич действительно обознался и принял кого-то за Эрика и Наталью?! Что здесь особенного? Но Наталья так яростно начала отрицать, что нормальный разговор перерос в дикий скандал. Ну встретились они случайно с Зоей, вспомнили знакомых, поговорили о каких-то пустяках. Зоя поинтересовалась, куда Евсей дел свою знаменитую шляпу. Глаза Зои глядели на Евсея из-за больших круглых очков с каким-то непонятным участием. А Наталья-то, Наталья – вспомнила Зоины болезни, вот – дура, нашла к кому ревновать.