Христос был женщиной - Ольга Новикова Страница 42

Криста не сразу узнает голос звонящего. Говорит он тихо, медленно подыскивая самые обычные слова. И так робко звучит, что язык не поворачивается сказать даже вполне вежливое: «Простите, я вас не узнаю…» Выйдет как оплеуха.

Благодарит за отзыв.

Какой? Где? В пяти местах отметилась только за последнюю неделю…

– А вы бы не хотели посмотреть мои последние работы?

Понять бы еще какие…

Молчание абонент истолковывает правильно. Не обижается, а поясняет:

– Вы написали, что портреты у меня говорящие… Сделал новую серию. Очень уж интересные лица попались!

Уф, понятно. Про визуальное искусство последний раз написала давно, почти месяц прошел. Так это Гера… Припозднился с признательностью…

– Конечно, мне интересно, – почти не лукавит Криста. – При встрече непременно посмотрю…

Но тихоня вдруг становится цепким. Настаивает. И никаких отмазок в голову не приходит. Язык брякает:

– Я сейчас пол протираю.

– Так я помогу с уборкой, давайте адрес.

И даже не спросила, откуда едет, скоро ли доберется… Ладно, успею домыть.

Криста меняет воду в ведре, лезет под кухонный стол, громко напевая – для куража и для страховочного распуга, – боязливо тянет руку с тряпкой под угловой диванчик. Все еще боится коварного Крыса.

Наконец последний участок – прихожая. Не включая света, в коридорной полутьме Криста по очереди поднимает сапоги, ботинки, туфли – протирает угол, в котором они стоят. Выжимая сполоснутую тряпку, чувствует: под пальцами что-то лопается.

Что?

Приподнимается, разгибает спину и дергает за шнурок выключателя. Раз, другой… Лампочка загорается с третьей попытки. Надо бы поменять устаревшую систему… Криста пытается отвлечь себя посторонними заботами.

Но рассмотреть все равно надо.

Что это?

На указательном пальце – ошметки белого… Кисть дергается, смахивая желеобразную массу. Фу! Омерзительно.

Откуда?

Не сходя с места, она оглядывает пол. Нигде ничего… На всякий случай тщательно прополаскивает тряпку, меняет воду в ведре и возвращается в прихожую. Поднимает круглый многоцветный половичок собственноручной вязки, лежащий у порога, и…

Звонок бьет по голове.

В ужасе, ничего не соображая, открывает дверь.

Гера.

В его глазах, как в зеркале – объективном, не пытающемся оценить (женскость) и осудить (затрапезный вид), – Криста видит себя: волосы небрежно пришпилены к затылку, домашние джинсы закатаны до колен, потерявшая цвет майка обтягивает грудь, отдыхающую от лифчика. В одной руке тряпка, в другой – половик, голова опущена, а у босых ног кишат толстые белые черви… Похожие на отрубленные детские пальчики…

Гость нисколько не пугается. Перешагивает расползающуюся кучу, портфель ставит на стул, туда же бросает снятую дубленку и, никак не комментируя свои действия, идет на кухню. Возвращается с метлой, совком и мусорным ведром.

Быстро нашел. Знает, как устроено обычное хозяйство…

Вынув тряпку из рук Кристы, Гераберет оцепеневшую за плечи и не столько подталкивает, сколько переносит в комнату, подальше от места преступления. По-отечески. И руки у него теплые, нежные, как у папки…

Потом гость методично и небрезгливо сметает всех червей в совок, выбрасывает в зеленый мешок, устилающий ведро. Не тратя времени на пояснения, отжатой тряпкой проходится по всем углам прихожей, пару за парой поднимает обувь и протирает под ней тоже. Перед тем как кинуть тряпку в мусор, спрашивает:

– Не жалко?

– И половик, половик тоже выбросьте! – Криста все еще не решается выйти в коридор.

Выполнив просьбу, Гера завязывает мешок и, не надевая дубленки, выносит его из квартиры. Отсутствует долго: явно не подложил свинью в мусоропровод, а искал и нашел спецбак в соседнем дворе. Чтобы ползучие гады замерли, замерзли.

Пока его нет, Криста сдергивает майку, прямо над раковиной моет подмышки, под грудью, шею, лицо, руки, поочередно задирает ноги, чтобы сполоснуть ступни… Под душем было бы быстрее и чище, но неловко же, если Гера застанет ее совсем голую… Промокает капли воды и успевает надеть лифчик и чистую васильковую футболку с длинными рукавами. Готова к встрече.

– Это трупные черви, – объясняет Гера, застилая ведро новым мешком. Сам догадался, где хранится рулон. – Тело куда дели? Кого вы замочили? В своем-то доме зачем? – сохраняя неулыбчивое лицо, спрашивает он.

Шутит, конечно. Или нет?

Обессиленная второй волной неожиданного ужаса, Криста бухается на стул и как можно лаконичнее рассказывает о Крысе. Все равно длинно получается. Но Гера хорошо слушает.

– И я живал с грызунами… Придется обыскать вашу квартиру. Ордер даете?

Криста только кивает – нет у нее сил улыбнуться, встать, а тем более помогать ему в поисках трупа.

Сколько-то времени она сидит одна посреди кухни. Буквально в полном одиночестве, даже ни одна мысль ее не навещает. И только когда Гера возвращается и, подняв руки, демонстративно наставляет на нее пустые расправленные ладони: мол, сдаюсь, – она соображает, что задолжала. Хоть кофе надо же ему предложить.

Не вставая, только чуть поелозив попой, чтобы сдвинуться вместе со стулом, дотягивается до джезвы, до банки с «Арабикой», накладывает темно-коричневый порошок и замирает.

– Я отличник кофейного производства… – Гера забирает у нее фигурный ковшик. Стоя у плиты, объясняет, что крыса, наверное, сдохла где-нибудь под плинтусом или под полом. – Не взламывать же! Придется ждать, пока она мумифицируется. Месяца два будет припахивать. Потерпите?

Очень не хочется, но приходится выбирать из двух зол. Только представишь, что снова надо искать работяг, которые будут околачиваться тут целый день, а может, и не один, руша и так не очень безупречную квартиру… И не факт, что найдут очаг разложения…

Лучше поживу с открытыми форточками.

– А фотографии покажете? – не очень искренне просит Криста. Из вежливости и в благодарность про них вспоминает.

– Конечно! – радуется Гера. И тут же одергивает себя: – Послезавтра. Подходит? – смотрит он в Кристины глаза. Синее отражается в синем…

Дает силы…

Немо, но уже совсем честно она удивляется: «Почему не сейчас?»

– На сегодня вам, пожалуй, хватит впечатлений, – отвечает он на невысказанный вопрос. – Я только пару снимков сделаю…

Достает из портфеля серебристую камеру и, потанцевав вокруг стула с Кристой и пощелкав, прощается.