Прелестные создания - Трейси Шевалье Страница 42

— Рыбу, — ответила я как можно короче.

— Рыбу?

Хотя я не хотела с ним говорить, но не смогла удержаться от того, чтобы продемонстрировать ему кое-какие свои познания.

— Это главным образом Eugnathus, Pholidophorus, Dapedius и Hybodus. Последнее — это древняя акула, — добавила я, когда на лице у него отобразилось полное незнание латыни. — Названия, конечно, родовые. Разные их виды еще не идентифицированы.

— У мисс Филпот дома собрана большая коллекция окаменелой рыбы, — вставила Мэри. — Люди все время приходят, чтобы на нее посмотреть, правда, мисс Филпот?

— В самом деле? Очаровательно, — негромко произнес полковник Бёрч. — Я непременно тоже нанесу вам визит, чтобы увидеть вашу рыбу.

Он был осторожен, и я никогда не смогла бы обвинить его в грубости, но в его тоне слышатся легкий сарказм. Рыбе он предпочитал ихтиозавра. Как, впрочем, и большинство ученых мужей, с кем мне доводилось говорить. Они не понимают, что ископаемая рыба, с ее накладывающимися одна на другую окаменевшими чешуйками и четко очерченными плавниками, являет образчик необычайной красоты — красоты, которая зиждется на простоте и определенности. Полковник Бёрч, со своими сияющими пуговицами и пышной шевелюрой, никогда не мог постичь такого изящества.

— Вам лучше поторопиться, — резко сказала я, — иначе прилив застанет нас раньше, чем мы доберемся до Ситауна. Мэри, если ты не перестанешь разговаривать, тебе никогда не удастся найти звезду для своего заказчика.

Мэри нахмурилась, но терпеть полковника Бёрча было свыше моих сил. Я повернулась и зашагала к Ситауну, не замечая никаких окаменелостей у себя под ногами.

Чтобы пополнить свою коллекцию, полковник Бёрч провел в наших краях несколько недель, снимая комнаты в Чармуте, но ежедневно появляясь в Лайме. Его притязания на внимание Мэри были неожиданны и безграничны. Она выходила с ним на взморье каждый день. Сначала я сопровождала их, потому что, пусть даже Мэри не было до этого никакого дела, я все же беспокоилась о том, что подумают в городе. Когда мы бывали втроем, я пыталась найти тот удобный ритм для прогулок, когда мы с Мэри выходили только вдвоем, сосредоточиваясь каждая на своей охоте, но чувствуя ободряющее присутствие друг друга. Этот ритм был нарушен полковником Бёрчем, которому нравилось идти рядом с Мэри и говорить без умолку. Подлинным свидетельством ее охотничьих способностей стало то, что ей вообще удалось найти что-то тем летом, когда он все время что-то лепетал у нее под боком. Но она его терпела. Более чем терпела — она души в нем не чаяла. Для меня вместе с ними места на пляже не было. Я выходила с ними трижды, и этого мне хватило.

Подполковник Бёрч был мошенником. Мне следует вновь это повторить: «подполковник» Бёрч был мошенником. Это было одной из его мелких уловок — опускать приставку «под-», производя себя в более высокое звание. Не упоминал он и о том, что давным-давно вышел в отставку из гвардии, хотя любой, кто хоть немного в этом разбирался, видел, что он носит старую форму, состоявшую из длинной шинели и кожаных бриджей, а не укороченную шинель и серо-голубые рейтузы нынешних офицеров. Он был рад греться в лучах славы, которую гвардия снискала в битве при Ватерлоо, участия в которой он не принимал.

Что еще хуже, за три дня прогулок по пляжу с ним вместе я обнаружила, что он не ищет окаменелости. Он не утыкался глазами в землю, как это делали мы с Мэри, но наблюдал за нашими лицами и следовал за нашими взглядами, так что когда мы начинали наклоняться, подаваясь вперед, он протягивал руку и подхватывал с земли то, на что мы смотрели до этого, но не успели поднять сами. Со мной он испытал этот метод лишь однажды, прежде чем мой гневный взгляд заставил его отказаться от таких проделок. Мэри была терпимее, а может, ослеплена своими чувствами, позволяя ему красть у нее многие экземпляры и называть их его собственными находками.

Любительщина полковника Бёрча была мне отвратительна. Несмотря на весь свой показной интерес к окаменелостям и крепкую военную выправку, он не был склонен рыться в грязи в поисках экземпляров. Он находил свои образцы или с помощью своего бумажника, или посредством своих чар, или перехватывая их у кого-то другого. К концу лета у него образовалась прекрасная коллекция, но все экземпляры нашла для него Мэри. Подобно лорду Хенли и другим мужчинам, приезжавшим в Лайм, он был скорее коллекционером, а не охотником; он покупал свои экспонаты. Я не понимала, как Мэри могла находить его привлекательным.

Впрочем, нет, понимала. Я сама была слегка в него влюблена. Несмотря на все мои придирки, я находила его привлекательным: не только физически, хотя этого не отнимешь, но и благодаря его интересу к окаменелостям, казавшемуся подлинным и всеобъемлющим. Когда он не флиртовал с Мэри, то был способен — и склонен — обсуждать происхождение ихтиозавров, а также причины вымирания видов. Он также ясно излагал свое мнение о роли Бога, причем без того, что могло бы показаться недостатком почтения или богохульством. «Я уверен, что у Бога есть занятия получше, что присматривать за каждой живой тварью на этой земле, — сказал он однажды, когда мы, застигнутые приливом, возвращались в Лайм по тропе, шедшей через утес. — Он проделал изумительную работу, чтобы создать все то, что Он создал; теперь, конечно, Ему нет необходимости следить за развитием каждого червя или акулы. Он заботливо следит за человеческим родом, а не за всем царством природы, и Он убедительно показал это, создав именно нас по Своему образу и подобию и послав именно к нам Своего Сына». Полковник Бёрч заставил это прозвучать так ясно и здравомысляще, что мне захотелось, чтобы его услышан преподобный Джонс.

Итак, перед нами был мужчина, который думал и говорил об окаменелостях, который поощрял нас, женщин, искать их, который не стал бы возражать против того, что я регулярно порчу свои перчатки. Моя злость на него коренилась не столько в раздражении из-за его неспособности быть в большей мере охотником, нежели коллекционером, сколько в возмущении тем, что он никогда, ни на единый миг не воспринимал меня, почти свою ровесницу, как леди, за которой он мог бы ухаживать.

Что бы я ни думала о полковнике Бёрче, не мне было решать, что Мэри делать с ним и чего не делать. В этом должна была разобраться Молли Эннинг. За годы знакомства мы с Молли пришли к взаимному пониманию, так что она стала менее подозрительной, а я — не столь пугливой, как прежде. Будучи малообразованной и не видя в наших открытиях ни поэзии, ни философии, она не отрицала их важности для меня и других. Возможно, эту важность она измеряла в пенсах, которые обеспечивали ее семью пищей, одеждой и кровом, но она не высмеивала важность наших увлечений. Окаменелости для нее стали предметом продажи, столь же значимым, как пуговицы или морковь, бочки или гвозди. Если она и находила странным то, что я не продаю найденные мною образцы, то ничем этого не выказывала. В конце концов, с ее точки зрения, я в этом не нуждалась. Луиза, Маргарет и я не могли позволить себе чего-то чрезмерного, но мы никогда не испытывали страха перед судебным приставом или работным домом. Эннинги, однако, жили на грани голода, а это помогло обострить их природную сообразительность. Молли Эннинг сделалась очень расчетливой продавщицей, способной там и сям выжимать дополнительные шиллинги и пенсы.